Партизанская хроника
Шрифт:
Взрывчатку поделили между тремя отрядами.
Немецкие эшелоны в то время ходили быстро: шестьдесят — семьдесят километров в час. Поэтому толовый заряд в пять килограммов, заложенный под рельсы, особенно под уклоном, давал эффективные результаты: разрушал состав в двадцать — тридцать вагонов.
Теперь отряды «Борьба» и «Мститель» почти каждый день посылали диверсионные группы на железную дорогу.
Мы также не собирались отставать. Ко мне подошел Добрицгофер:
— Пустите меня. Хочу рассчитаться за свинец, которым меня угостили фашисты.
— Вы еще слабы,
— Ничего, — улыбнулся он, — пять килограммов для меня — пустячок.
В тот же день Добрицгофер с группой Любимова вышел на железную дорогу Минск — Москва.
— Москва сообщает, что следующей ночью прибудут самолеты, — крикнул, вбежав ко мне в шалаш, радист Глушков.
Прочитав радиограмму, я быстро собрался и вышел.
Всходило солнце. На листьях блестели капли росы; назойливо жужжали комары. В лагере было спокойно — все объято глубоким сном.
Я приоткрыл палатку Воронянского. Заложив под голову руку, командир отряда «Мститель» спал. Черные волосы густыми завитушками рассыпались по загорелому лбу. Он всегда спал очень мало. Жаль было его будить, но радиограмма жгла мне руку. Сколько положили сил, готовясь к приему самолетов! И вот — наконец-то! — твердое обещание: самолеты будут! Нет, такая новость для партизанского командира лучше самого сладкого сна!
Я потряс Воронянского. Он вздрогнул, приоткрыл глаза, откинул со лба волосы, вскочил. Я молча протянул радиограмму. Лицо его просияло.
— Помнит о нас Москва! — радостно воскликнул он.
Тотчас выделили группу партизан: надо спешить на приемочную площадку и выставить вокруг сильные заслоны.
— Через полчаса собраться в поход, продуктов взять на двое суток, — сказал я выстроившимся партизанам.
Скоро все были готовы. Выслали разведчиков. С группой в сорок человек вышли Воронянский, Луньков, Тимчук и я.
К обеду были около площадки. После тщательной проверки прилегающих деревень убедились, что противника поблизости нет. Мы успокоились: немцы про «аэродром» ничего не знают.
Посадочная площадка выбрана удачно: с трех сторон ее окружали непроходимые болота, с четвертой — лес.
В двух километрах от площадки устроили засаду. В соседнюю деревню Крещанка выслали разведчиков.
— Немцы не смогут неожиданно напасть. Примем московские подарки аккуратно, — радовался Луньков.
Темнело. Из болот потянулся молочно-белый туман, густой пеленой накрыл кусты можжевельника.
Партизаны сложили костры и, приготовив бутылки с керосином, ждали сигнала.
Лысенко включил рацию, надел наушники. Через несколько минут он подал мне клочок бумаги. Я прочитал: «Готовы ли к приему самолета?» — «Готовы, ждем!» — написал я. Бойко застучал ключ рации.
Туман понемногу опускался, скоро стали видны головы партизан.
В полночь послышался шум мотора.
— Зажечь костры! — прозвучала команда.
Пилот, заметив огни, начал снижаться. Партизаны, сняв шапки, махали ими. Самолет, рокоча, мелькнул над головами и, сделав разворот, снова появился над площадкой.
Мы увидели, как от самолета отделялись одна за другой белые точки.
Самолет приветственно
Дорога в лагерь трудна, предстояло обойти крупный населенный пункт Крайск, а повозками воспользоваться мы не могли. Пришлось на заранее подготовленных лошадей навьючить по два мешка. Оставив на площадке сильное прикрытие, партизаны тронулись в обратный путь.
В лагере никто не спал, ждали нас. Встречавшие щупали мешки и счастливыми глазами следили, как Луньков ножом разрезал веревки. Он вынул из одного мешка листок бумаги — опись содержимого. Сто пятьдесят килограммов тола! Будет чем угостить фашистов!
Из второго мешка выглянули густо смазанные тавотом стволы пулеметов и автоматов. В других мешках были цинковые коробки с патронами, диски к автоматам, литература, газеты, табак.
Литературу Морозкин роздал комиссарам отрядов. Газеты целый день переходили из рук в руки. Никто не был обделен подарками Москвы.
Утром получили радиограмму:
«Подготовиться к приему второго самолета».
На этот раз встречать самолет пошли Долганов и Ясинович.
Воронянский, Тимчук и я остались в лагере, потому что хотели услышать рассказ только что вернувшегося разведчика Юлиана Жардецкого.
— Ну, кажется, все в порядке. Оказывается, не все, кто служит у немцев, являются нашими врагами, — начал Жардецкий веселым голосом, когда мы уселись в шалаше.
Перед получением задания, с которого Жардецкий только что пришел, он сообщил нам, что в местечке Илия находится «украинский» батальон добровольцев.
— Можешь с ними установить связь? — спросил я.
— Это с изменниками-то?
— Да, — твердо ответил я. — Надо добиться, чтобы этот батальон перешел на нашу сторону или в крайнем случае сложил оружие.
— Если это нужно обязательно, — схожу. Только скажите, что мне с ними делать.
— Отнеси им сводку Совинформбюро, побеседуй, узнай, чем они дышат.
— Вроде апостола к ним явиться, — иронически улыбнулся Жардецкий. — Работа, прямо скажу, не по сердцу, но выполню.
Трудная сложилась судьба у этого человека. С восемнадцатого по двадцатый год он бился против интервентов, потом организовал крестьянскую артель, с начала тридцатых годов руководил колхозом. В сорок первом не успел эвакуироваться и остался на оккупированной территории, помогал нашим бойцам, вышедшим из окружения, продовольствием и оружием. Нашелся предатель, который выдал Жардецкого. Оккупанты окружили его дом. Он швырнул в окно гранату, уложил из пистолета трех эсэсовцев и скрылся. Будучи бессильными что-либо сделать самому Жардецкому, в отместку фашисты расстреляли его жену и дочь, сожгли дом. Один, без близких, без пристанища, остался Жардецкий в своем родном краю. С появлением партизан возле Минска он пришел к нам в отряд. Прекрасно зная прилегающие к городу районы, он в темную ночь без труда находил нужную тропинку, среди белого дня проникал во вражеские гарнизоны.