Партизанская искра
Шрифт:
— Так нужно, — ответил Моргуненко, — ваш сын там, а я здесь… но дело у нас с ним одно.
— Понимаю, — с уважением произнес старик, — желаю вам всего наилучшего.
— Спасибо, и вам также.
Гончарук поклонился и, зажав в руке сорванный колос, пошел догонять повозку.
Моргуненко стоял и смотрел вслед старому колхознику, а тот шел, попрежнему наклонясь вперед и подставляя лицо под удары колосьев.
Солнце садилось быстро, прямо на глазах. Вот оно, огромное и красное, уже коснулось краем своим дальней полоски леса, а еще через минуту погрузилось в его синеву, и только на короткое
А над дорогами все так же продолжала клубиться пыль, так же стояли неумолкаемый людской гомон, скрип множества повозок, фырканье моторов, мычание коров, овечье блеяние, говорок орудийных ходов.
Глава 2
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
В Крымку Моргуненко возвращался ночью. Он шел не главной дорогой через местечко Конецполь, а той, что глуше и малолюднее, — через село Каменный Мост.
Он спустился в долину и берегом, густо заросшим молодыми вербами, направился к тому месту, где через речку Кодыму был проложен бревенчатый мосток, соединяющий, село Крымку с соседним селом Катеринкой. Это было самое узенькое место на реке, всего три-четыре метра шириною.
От воды, подернутой белесой пеленой тумана, тянуло сыроватой свежестью. И только теперь Моргуненко в полной мере ощутил усталость. Лишь здесь, наедине с самим собой, он вспомнил, что все последние три дня совсем не отдыхал и не смыкал глаз. Прошлая ночь и весь сегодняшний день прошли в напряжении там, на переправе, где он отправлял семью. В довершение ко всему, двадцать километров, только что пройденные им, давали себя знать. От пота и пыли в теле стоял зуд, от усталости стучало в висках.
Прохлада воды манила к себе, притягивала, как магнит. И Владимиру Степановичу вдруг захотелось выкупаться. Ведь неизвестно, когда еще подвернется такой случай.
Он прошел немного вдоль берега, где река была поглубже, и, выбрав бережок поудобнее, зачерпнул пригоршню воды и с размаху плеснул себе в лицо. Прохладные струйки потекли по шее, защекотали под гимнастеркой грудь.
— А-а-а-ааа! Хорошо! Уф! — с наслаждением крякнул Моргуненко, умывая лицо, шею. — Нет, не то, совсем не то…
Он быстро разделся и вошел по грудь в воду. Приседая, несколько раз подряд окунулся с головой. Но этого оказалось мало, и он стал приседать, считая до двадцати. Закружилась голова. Пошатываясь, вышел из воды, сразу ощутив огромное облегчение. Тело освободилось от соленой накипи и приятно покалывало, усталость как рукой сняло.
— Какая благодать! — произнес учитель вслух. — Теперь не мешало бы обсохнуть немного, впрочем… так лучше, прохладнее будет, — решил он и стал одеваться.
От мостка вела вверх по селу узкая, извилистая улица. Вся в зарослях деревьев она сейчас казалась высоким, причудливым коридором. Едва проступали из темноты то горбатые, то провисшие крыши хат и сараев. В селе царила тишина. Только вдалеке, невидимый в ночи, гудел, тарахтел и скрипел шлях. Гул то стихал, то вновь усиливался. И что-то тревожное, щемящее душу было в этом отдаленном слитном гуле.
На северо-востоке, словно подпирая темное ночное небо, дрожал
Моргуненко подошел к сельсовету. У крылечка его строго окликнули:
— Кто идет?
— Свой, — тихо отозвался учитель, приглядываясь к часовому.
— Кто свой? — настойчиво повторил часовой.
— Ты, Осадченко? — вместо ответа спросил Моргуненко.
— Владимир Степанович! — уже мягко сказал Осадченко. — Не узнал вас…
— Все равно, Юра. Часовой должен окликнуть каждого, кто бы ни подходил, в особенности сейчас. Да и пост твой важный.
— Да, Владимир Степанович. Здесь и знамя сельсовета и малокалиберки нашего истребительного батальона — одиннадцать штук…
— Вот, вот. Оружие, знамя. Это «святая-святых». Там есть кто?
— Никого. Разошлись недавно.
— А кто был?
— Предсельсовета и председатели колхозов. Эх, что тут было!
— Что?
— Спорили сильно, чуть не до драки.
— О чем?
— Да все насчет скота. Дядько Яков Брижатый воевал. Кричал, что колхозный скот не надо отправлять в тыл, а раздать по домам.
— Вон чего захотел, — про себя промолвил учитель. — Ну, ну?
— Говорит, что скот здесь целее будет.
— Вон как, — с усмешкой сказал Моргуненко.
— Вы были там, на Буге? — спросил Осадченко.
— Да. Проводил Александру Ильиничну с Леночкой и бабушку. А в селе как дела?
— Кое-кто уехал сегодня, некоторые собираются в отъезд.
— Карп Данилович не уехал, не знаешь?
— Еще нет. Я видел его сегодня.
— Хорошо. Так ты, Осадченко, пока будешь здесь?
— До смены. Меня сменит Ваня Беличков аж утром.
— Поста не покидать, хлопцы. Помните, вы все равно что на передовой.
— Понимаю, Владимир Степанович. Все будет в порядке.
— Если кто придет, скажи, чтобы не уходили, пока я повернусь. Есть важные дела, очень важные. Так и передай.
— Есть!
— Я через два часа буду здесь.
Моргуненко направился прямо в школу, на свою квартиру, где он жил все годы, работая в Крымке.
Крымская средняя школа была на северной окраине села. Ее два небольших кирпичных здания, всегда сверкающие снежной белизной, тонули в зарослях акации и сирени. С улицы, с фасадной стороны, словно охраняя покой школы, строго стояла шеренга высоченных пирамидальных тополей. Так как место, на котором стояла школа, было самым высоким в Крымке, то эти серебристые великаны были видны отовсюду за несколько километров. В промежутке между двумя школьными корпусами была воздвигнута деревянная арка, на своде которой красовались сплетенные из хвойных веток слова: «Добро пожаловать». Эта гостеприимная надпись возобновлялась ежегодно перед началом школьных занятий. С задней стороны школы находился просторный двор с конюшней, погребом и сараем, в котором хранились топливо и инвентарь. За этими служебными постройками без какой-либо изгороди простирался большой фруктовый сад — детище школы и гордость ее. Со всех трех внешних сторон, вместо забора, сад был окружен зарослями малины, черной смородины и крыжовника. Дальше за садом уходила на север ровная степь без балок и холмов. Это были поля трех колхозов Крымского сельсовета.