Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.
Шрифт:
Нам остается остановиться еще на работе редакционного отдела Ревштаба. Значение живого и печатного слова, как средства связи, информации, пропаганды и как способа закрепления в известных социальных слоях и группах тех или иных идей, огромно. Этим путем совершается и организация общества вокруг пропагандируемых идей и лозунгов. Нужно отдать дань и этому достойному оружию борьбы. В предыдущих главах достаточно подробно были изложены общественно-политические условия, на фоне которых зарождалось повстанческое движение в Приморьи. Сначала, когда шло скрытое организационное оформление первых партизанских групп, конечно не приходилось говорить о каких-нибудь широких, открытых, свободных формах и приемах агитации за вхождение в вооруженную группу: сговариваться приходилось с оглядкой, на ушко, поодиночке. Гораздо свободнее можно было говорить после того, как кой-куда заглянули белые отряды. Глядишь — там арестовали, тут выпороли, там обобрали, увели лошаденку и т. п. Само население воочию увидело, что новая «власть» — Омское правительство, Колчак — это не то, что советы. В деревнях стали созываться собрания бывших фронтовиков и молодняка, которых не-сегодня-завтра мобилизует Колчак, и тут форма агитации приобретает уже массовый характер. Нужда в печатном слове стала ощущаться все острее, нужно было охватить возможно большие круги населения. Опять Фроловка и здесь занимает первое место. На лицевой стороне вывески Фроловского совета стояло: «Фроловское волостное управление», но люди-то сидели там советские — Бегунков и Корытько. Пустили в ход имевшуюся пишущую машинку, и отсюда полетели первые воззвания,
Во всяком случае, до сформирования Ольгинского ревштаба печатная агитация носила случайный, спорадический характер. Не было главным образом технических приспособлений. Агитаторский кадр почти ограничивался группой непосредственных руководителей боевых отрядов, которые, конечно, не могли отрываться от своих отрядов, чтобы пойти с агитацией по деревням. Недостаток агитационно-пропагандистских и вообще культурных сил ощущался очень остро в отрядах, из города же приходили очень немногие. Учительство повстанческих районов слабо реагировало на события и отсиживалось по деревням. Поэтому Ревштаб обратился с особым воззванием к народному учительству Ольгинского уезда и объявил мобилизацию передовой части его. Вот это воззвание (помещаем без изменений):
После Октябрьской рабоче-крестьянской революции, народное учительство, боровшееся за святые идеалы свободы, пошло против трудящихся масс, стремящихся к закреплению свободы. От крестьян и рабочих откололась вся интеллигенция, не говоря о той интеллигенции, которая ради собственных интересов с первых же дней боролась всеми средствами, стараясь удержать свое привилегированное положение. Народ остался один, благодаря чему он, стоя у власти, делал ошибки в своих действиях. Народные учителя не только не помогали народу бороться с реакционными элементами, своими врагами, но и своим преступным безучастным наблюдением за ходом революции, а иногда даже активным выступлением против рабоче-крестьянской власти, заносили нож в спину тому, для кого учитель должен только жить. Истинно-народная власть была свергнута с помощью иностранных штыков — опоры власти буржуазии, и революция стала утопать в грязной яме насилия, издевательства, зверской расправы. Буржуазия, захватив власть в свои руки, на свой трон посадила адмирала Колчака, чтобы в корне подавить «взбунтовавшихся рабов». Самодержец Сибири, бумажный король, послал во все деревни и по всем уголкам своего царства экспедиционные карательные отряды. Застонали под ударами плетей и нагаек горемыка-крестьянин и рабочий. Полилась невинная народная кровь труженика. Массовые расстрелы ни в чем неповинных крестьян и рабочих, не исключая даже стариков и детей, изнасилование женщин, ограбление последнего имущества возмутили крестьян. Народ восстал. Восстал против паразитов-эксплуататоров. Все, как один, восстали крестьяне и рабочие. Начались бои, бои не на жизнь, а на смерть с русскими башибузуками-колчаковцами, рыщущими по их бедным деревушкам с целью разоружения населения, набора молодежи в свою паскудную армию, с целью грабежа. Крестьянин посмотрел вокруг себя и никого не увидел. Так называемая интеллигенция до сих пор продолжает мертвецки спать. Народного учителя и теперь около крестьянина нет. Где же он? Где тот народный учитель, который везде громко заявлял, что он с народом, что он за народ? Неужели сердце его настолько очерствело, что до него не доходят стоны казненных крестьян, плач детей, умоляющий лепет с просьбой о пощаде насилуемой женщины? Где вы все, называющие себя честными тружениками на общее благо, на процветание всего хорошего? Где те народные учительницы, которые после восьмичасовой работы в душной и пыльной комнате просиживали у головы больного крестьянина? Где же вы все, просвещенные? Позор, сто раз позор.История революции не забудет вашего отношения к крестьянину и заклеймит вас позором. Заклейменные позором, пассивные зрители за ходом теперешних великих исторических событий, молчите. А вам, революционное учительство, т. е. тем, у которых еще бьется сердце за святые идеалы свободы, тем, которые любят народ, доводится до сведения, что именем рабоче-крестьянского населения Ольгинского уезда, десятитысячной армии тружеников, ОБЪЯВЛЯЕТСЯ МОБИЛИЗАЦИЯ. Идите все в наши ряды.Поле для работы широкое, раздольное. Идите и сейте на этом поле все доброе, святое. В эту минуту ваша школа — здесь, в среде организованного боевого крестьянства. К бою, все честные люди и любящие свободу.Проклятье всем штрейкбрехерам, изменникам, предателям трудового народа. Да здравствует мировая социалистическая революция!
Учительство действительно не оказалось глухим. В Ревштаб явились учителя: Изместьев В. С., Булах А. М., Михайлов Андрей и ряд других. Несколько учительниц тоже пришли в штаб и предложили свои услуги; из них мы знаем Кузнецову М. А. Учительницы были использованы для пошивки белья и тому подобных работ для партотрядов.
Не остались без внимания со стороны нашей агитации и солдаты колчаковской армии. Во все отряды, проникавшие на территорию, охваченную восстанием, передавались листовки, воззвания и обращения к солдатам. Их призывали перейти на сторону рабоче-крестьянских партизанских отрядов для общей борьбы с бандами офицерства. Здесь нередко, для «пущей убедительности» очевидно, на-ряду с призывом мы видим и угрозы революционным судом по отношению к тем, которые, оставаясь в рядах колчаковских войск, будут попадать к нам в плен. В одном из таких воззваний, выпущенном от имени Ревштаба, говорилось:
Товарищи! Все, кто хочет помочь крестьянам и рабочим в их борьбе с бандами офицерства, нашим исконным врагом, переходите к нам, к нам немедленно, в противном случае при взятии нами вас в плен будете судимы, как контр-революционеры, военно-революционным судом. Все, у кого есть еще совесть, у кого благородное чувство, у кого не умерла святая любовь к трудящимся, все идите к нам как братья, идите в наши ряды и будем работать совместно на общее благо человечества и дружными усилиями свергнем гнет вековой навсегда.
Из приведенных агиток можно видеть, насколько плохо владели языком мы все, принимавшие участие в этом «литературном труде». «Святые идеалы», «святая любовь» и т. п. Сейчас эти выражения кажутся наивными, но тогда нам, политическим недоучкам, первопуткам, горящим чувством революционной борьбы и местью, нам всякое такое словечко казалось чрезвычайно убедительным и сильно действующим. При всех своих недостатках, агитация среди колчаковцев проходила все же не безрезультатно. Из первых же побывавших в Сучанской долине колчаковских отрядов к нам в партотряды перебежало несколько солдат, и они до конца борьбы оставались с нами. Не ускользнули из поля нашего внимания и американцы, — именно американцы, а не японцы
Вот одно из таких воззваний:
Мы, воины революционно-крестьянских партизанских отрядов, обращаемся к вам, к своим собратьям, рабочим и крестьянам американского народа. Сейчас здесь, по долине реки Сучана, около района рудника, который вы охраняете, происходит борьба; восстали крестьяне и часть рабочих с оружием в руках против векового своего врага, против угнетателей в лице колчаковских, смирновских и других так называемых правительственных отрядов, несущих с собой все гнилое старое, что было сброшено в великую революцию, которую и ваш народ приветствовал. С напряженным вниманием следите вы, иностранцы, за всем происходящим вокруг вас, но с недостаточным вниманием: вы видите движущееся тело, но не движущуюся душу. Вы удивляетесь, как одна нация, разделившись на два лагеря, борется друг с другом; вам странно, как русские пошли против своих же русских, упуская из виду, что для нас наций не существует: мы соединяемся с угнетенными всего мира против угнетателей всех стран, для нас важен класс, а не нация. Вы затрудняетесь разобраться в наших бесчисленных партиях, да это и не нужно. Имейте в виду только два лагеря, никогда не примиримых и не соединимых: один лагерь, — на стороне которого так называемая буржуазия, т. е. богатые классы, живущие трудом рабочих и крестьян, старое офицерство, которому при новом строе нечего будет делать, чиновничество и часть интеллигенции со старыми понятиями, воспитывавшаяся в старой школе, — боится всего нового, всего сметающего, каким является наше движение. Другой лагерь — рабочие, крестьяне и другая часть интеллигенции, перешедшая туда. Они, как составляющие большую часть населения всего мира, без которой остановилась бы машина и фабрика, перестали бы крутиться ремни на заводах, тучная земля осталась бы не возделанной, а люди, считающие себя хозяевами, ходили бы спотыкаясь в темноте, нагие, пожирая камни вместо хлеба, — эта сила считает себя в праве взять всю власть и строить свою жизнь, как она хочет, а не как приказывает ей толпа паразитов. Этого хочет не кучка большевиков, не взбунтовавшиеся рабы, как нас называют, — этого хочет весь трудовой народ, вся великая армия рабочих и крестьян всего мира. Ваше правительство это знает, и еще знает оно, что и вы, солдаты, можете понять это стремление, и это самое страшное для него, ибо некого будет тогда посылать для подавления революционных движений и не на что им тогда будет опираться. И вот оно вырывает вас из дому, из вашей родной Америки, и бросает к нам тушить пожар, говоря, что «в России завелась ужасная болезнь, называется она большевизмом, и эту болезнь нужно лечить пулей и штыком, а то весь русский народ, который мы любим, пропадет, и вы сами берегитесь, потому что она заразительна, и кто заразится ею, тот делается словно зверь: всех режет и стреляет». Но неправда, лгут вам все, это говорящие: мы не хотим крови, мы не хотим смерти, и если сейчас, взявши винтовки в руки, мы пошли на них, то потому, что в нас стреляют и порют шомполами. Спросите вашу следственную комиссию, что делалось с девятью крестьянами-стариками в деревне Гордеевке, как их, подвешивая, обливали кипятком, истязали и наконец расстреляли; спросите крестьян Новой Москвы, как эти отряды, едущие восстановить порядок, обливали керосином припасы; и много других примеров могли бы мы привести. Народ долго терпел, но настал и терпению конец, и теперь восставший на защиту своих сел, семей и хозяйств он не оставит оружия, пока снова не возвратится к нему его власть. Мы начали гореть, но горим не одни: посмотрите, что делается в Германии, бросьте взгляд на Англию. Италию, оглянитесь к себе в Америку, — разве вы не слышите возгласы из ваших рабочих союзов? И, сколько бы союзные правительства ни старались заглушить бряцанием оружия эти возгласы, они услышатся вами. Солдаты Америки! Вас бросили сюда тушить пожар, но берегитесь: не вы нас потушите, а мы вас зажжем, и тогда вы поймете нас, поймете, что не разбойничать мы поднялись, а за свое правое дело, за свое существование. Вы мешаете нам своим присутствием здесь на Дальнем Востоке, вы тормозите наше движение, но мы не обвиняем вас, солдат, — это дело тех, кто вами руководит. На вас, солдат, у нас не подымется рука, если вы сами первые не сделаете выстрела. Мы считаем вас своими братьями и верим, что настанет время, когда в ногу рабочие, солдаты и крестьяне всего мира пойдут на своего общего врага.
Теперь скажем о нашей партизанской газете. По сформировании Ольгинского ревштаба, первой его заботой было создание газеты, через которую можно было бы регулярно информировать отряды и окружающее население как о ходе событий непосредственно в Приморьи, так и вообще о положении дел в Советской России, на красном фронте и т. д. Фроловский совет отдает нам пишущую машинку и импровизированный шапирограф. Первый номер газеты появляется в свет после больших препятствий: то не было лент, то копировальной бумаги, — все надо было добыть, а это было трудно, когда из нашей полосы, как зачумленной, почти никто не пропускался в город и другие места. Газетному делу всецело отдалась наша партизанка Кл. Ив. Жук-Макарова, член первого Забайкальского областного исполкома советов периода 1918 года. Она появилась в Приморьи нелегально, скрываясь от атамановских следопытов.
Бывало, день и ночь стучит машинка, а стопка газеты растет медленно. Если бы иметь хоть ротатор или еще одну машинку, куда успешнее пошло бы дело, но все это пока оставалось мечтой. Надо удивляться упорству и усидчивости Кл. Ив. Вот она роется в белогвардейских газетах, полученных из Владивостока: тут «Эхо», «Дальневосточное обозрение», «Голос Приморья», «Дальний Восток»; попадаются иногда и харбинские газеты. Перечитывает их Кл. Ив., делает пометки, вырезки для нашей газеты, строчит к ним комментарии и т. д. Наконец перед нами красуется 50, а иногда и более номеров «Революционного партизана» — так называлось это первое, горячо любимое детище. За рассылкой дело не стало. И летит наша газета к бойцам в разные отряды. Жадно впиваются глаза чтеца-партизана в каждое слово. Вокруг него сгрудился десяток-полтора других партизан. С полуоткрытым ртом и напряженным вниманием ловят каждое слово. Вдруг взрыв смеха и целый поток реплик и острот со всех сторон. В чем дело? Оказывается, читают о том, как какое-нибудь «Дальневосточное обозрение» сообщает «о поражении, нанесенном сучанским партизанам», «о расстрелянных пленных», «о бандитах, сдавшихся на милость победителей». Смех… Перечитывается снова, и снова веселье. Любили партизаны читать и слушать такие сообщения, «достоверно» передаваемые белогвардейской печатью. А вот — иная аудитория. Сельская сходка. Хата полна. Накурено. Гуторят крестьяне о разных делах. Председатель объявляет собранию, что будет зачитана газета Ревштаба. Галдеж смолкает. Речитативом читается передовая; скучновато, не всеми ясно понимается. Но вот перешли к хронике и к отделу «Из газет». Тут повторяется та же картина, что и в отряде. Реплики, замечания. Каждый выражает свои мысли по-своему.
«Революционный партизан» быстро привился среди читателей. Здесь каждый находил свое родное, понятное и близкое. Идейно-политическое направление газеты было насыщено лозунгами, призывающими к борьбе за власть советов, за власть рабочих и крестьян. Эти лозунги красовались в заголовке каждого номера газеты. Боевизм и порыв к решительной борьбе были заложены в газете. В сохранившемся у нас третьем номере «Революционного партизана» в виде эпиграфа помещено следующее призывное четверостишье:
Мы не уступим, мы не устанем, Мы дружно станем, как грозный вал, И на призывы мятежных братьев Мы всех поднимем, кто духом пал.