Партизаны. Книга 1. Война под крышами
Шрифт:
Порохневич приехал лишь к вечеру. Поставил велосипед в сенях. Вошел невеселый и поспешил сообщить:
– Все хорошо. Кажется. Пока. Риск большой. Удивляюсь Анне Михайловне. Как могла она решиться? Переночуете, а завтра…
– Нет, мы пойдем.
Это Алексей сказал, а значит, так и будет.
Когда вошли в поселок, почувствовали себя неуютно, как на сквозняке. Толя ловит любопытные, сочувственно-одобрительные взгляды поселковцев – это тревожит, но и пробуждает гордую радость.
Мама
– Вы не ужинали? Бабушка картошки напекла нам.
За столом царила особенная близость. Бабушка подкладывала маме лучшие картофелины, даже мяла их в пальцах для нее.
Только после большой и опасной дороги люди начинают так ценить простой домашний мир.
Назавтра ушли на работу пораньше. Мать велела не возвращаться, пока Порохневич не побывает в поселке. Алексей протестующе покраснел.
– Ну что вы, детки, вы же мне ничем не поможете.
На шоссе встретили Пуговицына. Как стервятник, неся круглую голову на вытянутой шее, промчался мимо, лишь глазами выстрелил. А сзади остановился и сказал почти торжествующе:
– Ушел шурин в банду?
Обернулись к нему, не зная, как ответить. Алексей пробормотал: кто, дескать, мог знать?
– Я знал.
И пошел, хлопая полами кожанки.
На работе сегодня много улыбок. В глазах у Янека, у Михолапов, у Повидайки и даже у Голуба – вопрос, восторженное удивление. Алексей хмурится, а Толя все это принимает охотно, как подарки в день рождения.
Казик опоздал на работу. Явился и:
– Молодец Павел, решился раньше других!
Восклицание свое Казик словно из кармана выхватил.
Видимо, всю дорогу шел и репетировал, чтобы прозвучало беззаботно, искренне. Но в глазах растерянность, страх. Толя доволен: ну, ну, поизвивайся теперь!
Арестуйте нас
Было строго-настрого установлено: сразу после посещения аптеки каждый должен идти в комендатуру. Подозрительных обыскивали, немецкий врач проверял, какие лекарства больной получил и вообще болен ли он. По этому поводу шутили:
– Видите, как беспокоятся, чтобы нас правильно лечили. А вы говорите!
Мама держалась на одних нервах. Лицо без кровинки, под глазами морщины, вся темная – больно смотреть.
За медикаментами теперь приходит учительница из деревни. Очень строгая на вид. Толя в ее присутствии почему-то смущается, точно он не выучил чего-то. В руках у нее всегда корзинка. И заходит – корзинка пустая, и уходит – пустая. А лекарства, бинты уносит – Толя это знает.
Случалось и непредусмотренное. Из окна аптеки увидели Лесуна. Бредет в огромном кожухе, живот руками поддерживает.
– Родилку Артем ищет, – со смехом заметил какой-то
Рыжебородый Лесун прошел по мостику, поднялся на крыльцо и тут грохнулся прямо под ноги Фомке-полицаю, который вечно торчит возле аптеки.
– Перебрал, дед? – с уважением и завистью спросил Фомка.
Стонущего Артема втащили в аптеку, подняли на широкую скамью.
– Докторка, помру сейчас, кишки завязались, переворот сделался.
– Будьте добры, кликните доктора Грабовского, – попросила мама Фомку. Тот хмыкнул и ушел не к медпункту, а в сторону комендатуры.
Не переставая вопить, Лесун шептал:
– Ой, о-ой… Забыл, как его, черта… Батюшки мои!.. У командира воспаление легких… Смертонька моя пришла!
– Сульфидин, – поняла мама.
– Во, во… воечки, воечки!
А Пуговицын наглел. Ввалился однажды ночью. Лицо кирпично-красное, полы кожанки белые, обмерзшие. Просунулся в зал и остановился, пьяно раскачиваясь. Увидел себя с винтовкой в большом зеркале – это натолкнуло на какую-то мысль. Стащил с плеча десятизарядку, хватается за затвор.
– Десять бандитов – тах, тах и – кон дела.
С женским страхом мать смотрит, как пьяный возится с оружием.
– Оставьте в покое вашу винтовку, господин Пуговицын.
– А, докторка… мадам Корзун…
Улыбнуться не удалось: затвердевшее от мороза и водки лицо лишь перекосилось в гримасу. Брякнулся на стул, не удержался и с грохотом опрокинулся вместе со стулом на пол. Стволом винтовки достал зеркало, зазвенев, оно ослепло нижней половиной. Раскорячась, Пуговицын поднялся с пола, окинул хозяев злым взглядом.
– Ага, так, не нравлюсь… не тот гость в доме доктора…
– Почему же? – спокойно возразила мать. – Только по-человечески надо.
Принесена была из кладовой капуста и самогон в четвертушке. Пуговицын все подсчитывал, сколько партизан он может убить из своей десятизарядки или гранатой. Стащил шлем. Бритая голова бледная, голубоватая, а лицо грязно-красное, будто наклеенное.
– Бог с ними, с партизанами, – сказала мать. – Закусите лучше.
– А вы, мадам докторка?
– Со старшим моим выпейте, как мужчины.
– А у доктора видная жена, ви-идная, это все знают. Мне надо поговорить с вашей мамашей. Идите отсюда. Сказано!..
Алексей поднялся с дивана, Толя вдруг увидел, что глаза у него начали стекленеть, как бывало у отца, когда он вот-вот перестанет владеть собой…
Мама схватила Алексея за руку, оттолкнула, а Пуговицыну сказала:
– Что за ерунда! Никуда они не уйдут.
– А я сказал…
– Хватит! Завтра я иду в комендатуру.
Пуговицын тяжело поднялся, по-волчьи узко посаженные круглые глаза его, кажется, совсем сошлись на переносице.