Парус плаваний и воспоминаний
Шрифт:
— Он выстроил дом, он — строитель.
— Он — бетонщик.
С лесов упал рабочий.
В прежние времена, до революции, не говорили «строитель», а это был именно рабочий; каменщики, штукатуры, плотники, землекопы — это все были рабочие, пришедшие на сезонные работы кто из Рязанской, кто из Тверской, а кто из Псковской губерний.
— Он — рабочий. Маляр. Каменщик. Мостовщик.
Я мог часами стоять на солнечном пекле, наблюдать, как каменщики возводят стены или мостовщики мостят брусчаткой или дикарем мостовую. Тут все было увлекательно. И особенно лица рабочих, быстрая работа сапеткой, одним-двумя движениями выкапывающей гнезда для камня будущей мостовой, разнообразие тех или иных пород
Искусство арматурщика сосредоточено в его пальцах — и это тоже нравится мне: искусство пианиста тоже сосредоточено в его пальцах.
Раз, два… Раз, два… Раз, два… Мы должны достигнуть не менее ста пятидесяти оборотов в минуту. Острогубцы чуть слышно щебечут. Мне радостно от того, что вот-вот откроется мне тайна мастерства. И я улыбаюсь. И пальцы подчиняются моей воле. Такие же улыбки я ищу на лицах товарищей. Их почему-то нет…
Все непривычно, ново».
«…Летнее утро в саду, звон стаканов, доносящийся с веранды, и вдруг — Шопен — откуда-то с соседней дачи…
Пришел и пришвартовывается в Карантинной гавани первый из Испании пароход… Яхты вернулись с моря, матросы в белом, еще не все паруса спущены, и вдруг падают все паруса…
Позднее барокко Одесского оперного театра: эта красивая и внушительная архитектура выглядит по-разному — то озаренная полдневным солнцем, то в светлых весенних сумерках, когда только зажглись огни, и все тут исполнено живости — люди спешат на спектакль. Сладкая усталость после удачного футбольного матча. Горячие дебаты клубных литературных вечеров… Наконец, такие знакомые, темноватые амфитеатры аудитории номер четыре, моей аудитории, аудитории юридического факультета (не забывайте: я только что закончил курс и только-только сданы дипломные экзамены).
А вот еще можно сказать о приятном ожидании завтрашнего номера газеты, в котором должно появиться твое стихотворение, посвященное Красной Армии или плану ГОЭЛРО. Но и это волнение сейчас забыто, все уступило место другим вожделениям и впечатлениям, волнуют другие ожидания: завтра мы увидим, наконец, панораму знаменитой новостройки. Закончен не только университет — благополучно закончены срочные курсы, созданные при бирже труда для охотников работать на Днепрострое.
Мы едем в первое путешествие первой пятилетки.
Первое серьезное путешествие начато, другие треволнения и другие картины.
Первое впечатление было звуковое, и мне тогда же показалось, что очень важно это впечатление выразить, закрепить. «Ведь это же никогда больше не повторится, думалось мне, а это может быть интересно не только мне, но и другим, кто этого никогда не услышит, не переживет. Ведь это все равно, что пейзаж — звуковой пейзаж… Это нужно изобразить во что бы то ни стало».
И я старался изобразить:
«Вслушайтесь! По звукам можно понять, что происходит.
Ровно катящийся гул доносится с камнедробильного завода. Деревянные стены завода вздрагивают от тяжестей, обращающихся в дробильных машинах; гудят как бочки, катящиеся под гору. А этот порывами налетающий звенящий рокот — от перфораторов: они сверлят гранит. Обрушивается камень… Камень обрушивается на железо. Слышите? В думкары ссыпают щебень. Это всегда так. Металл всегда слышнее камня…
Издалека общий шум стройки слышался как шорох, и я долго не понимал, откуда идет он, что это за насекомые наполнили степь? А потом шорох заменился другим звуком. Точильный камень,
Как видите, здесь очень просторно. Никаких красот! Бледные берега отлоги, они как бы расчесаны прямым пробором. Вон там, выше по течению, — скалы Волчьего Гирла со струною железнодорожного моста. Там река с западного направления отброшена на юг, и здесь, вывалившись из ущелья, она широко разливается в спокойных берегах.
Однако именно здесь Днепр будет пойман.
События, происходящие на реке, полны значения: строят плотину. Самую большую в Европе.
Видите стрелы дерриков? Они снуют, как шеи гусей, отыскивающих пищу, — этот фронт дерриков определяет линию плотины: вот так она и станет, она вытянется по дуге от берега к берегу. Великий камень молчаливо овладевает руслом Днепра. Светлые массы, вторгающиеся в извечный пейзаж между синевой неба и блистающей белизной реки, с настойчивостью овладевают местом в природе. Смотрите! Вы видите на том берегу аркады? Они отжали пепельные породы берегов с такой же легкостью, с какою рука человека отодвигает ветку, мешающую пройти: там будут шлюзы.
На этом берегу плотину замкнет здание ГЭС…
Однако то, что вы сейчас видите как берега, все это — будущее дно. Стена, сомкнувшаяся на берегах с холмами и выгнутая навстречу течению, вздует реку на сорок метров. Два уровня по сторонам плотины — верхний и нижний бьефы — перекосятся, как чаши весов.
Вообразите зрелище, когда река, встретив плотину, начнет разливаться, охлестывая подошвы скал и заливая их, переливаясь среди холмов. Кто знает, может быть, в это время будут идти дожди. Однако дороги, еще вчера размываемые дождем, будут уже под озером. А, может, дождя не будет, над наполняющимся водоемом сияет голубизна, в ней — продолговатые об-лачки. А озеро всходит. Безудержная вода зальет более полуста деревень, зальет мост на скалах Волчьего Гирла — и вдруг река, вползающая по плотине все выше, все выше, почует выход: отодвинутся щиты плотины. Перед рекою раздвинутся сорок семь щелей. Сорок семь ворот напомнят ей ее обычный путь. Сорок семь взревевших водопадов хлынут из водоема…
Скажите теперь: разве это не так же сильно, как музыка Шопена?»
Думаю, молодой человек был прав.
Хороший и милый молодой человек! Думаю, Горький имел в виду и его, когда призывал писать историю молодого человека.
Молодой человек надолго, пожалуй, насовсем оставил свой родной город и знакомые песчаные или глинистые берега лучшего из всех морей, хотя и не забывал их. Легче было забыть не успевшие укорениться в сознании логические концепции юриспруденции. Собственно, молодой человек сбежал от всего прежнего, бежал и от длительной юношеской любви, стараясь так же забыть свою и женскую нежность, взоры пристальных глаз из-под черного кружевного платка. Был ли он вознагражден? Как сказать! Ему нравилось вольное узнавание, и он спешил к перестраивавшемуся перед глазами неохватному миру человеческих отношений. Он научился угадывать нежность и доброту в иных — не только романтических — отношениях — там, где, казалось бы, не может быть и помина какой-либо нежности, восторженности, сердечности. Помню, был такой случай.
Бригадиром был грубый человек с лицом, изуродованным оспой, по фамилии Останкин.
Бригада неправильно сложила балку перекрытия.
«Большая балка — она собрала двадцать шесть пудов железа. Шесть плоскостей изгиба предохраняли ее от скалывания и провисания. Шестнадцать номеров круглого железа составляли ее анатомию. Большая и тяжелая, как рояль, она основательно стала в опалубку, связанная вологодской вязкой.
Бригада работала над нею полсмены. А пришел прораб и обнаружил ошибку.