Парящие над океаном
Шрифт:
АПОКАЛИПСИС ОТ ДЯДИ МИШИ
— Думаете, почему мы все здесь, в парке Кольберта? — как всегда, издалека начал дядя Миша.
— Ну, дома никого, кроме жены, нет. Дети работают… С женой уже наговорились… А здесь вы все сверстники, годки…
— А если дети дома?
— У них — свое, у вас — свое…
— Знаете, в чем наша беда? Нас всех уже вычеркнули из ведомостей!
— Какие ведомости вы имеете в виду? — решил уточнить я. — Пенсион вы получаете ежемесячно, медикейд у вас есть — вы списках на бесплатное лечение.
— Есть и другие ведомости.
С этого "другого" и начинался всегда для меня дядя Миша. Я насторожился.
— Есть и другие ведомости, — повторил он. — Их ведет наша обида.
Вот оно!
— Слушаю, дядя Миша.
— Ну так вот: я имею слово — мне его некому высказать. Жена отмахнется; сын тоже: не до тебя, мол, па, потом. А "потом" никогда уже не наступит. Невестка разговаривает по телефону. О внуке нечего говорить — я для него все равно что старый коломенский патефон. У него в ушах плеер!.. Так в ведомости на слово — чтобы я тоже что-то сказал — меня уже вычеркнули. Слово можно сказать еще здесь, но и то смотря в какую компанию попадешь.
— Есть и еще ведомости?
— Конечно. Кого уже интересует, что я чувствую? Все думают: старый пень — и он туда же! Сиди, дед, на лавочке и вспоминай, как в какой-то юбилейный год тебя наградили Почетной грамотой с портретом Сталина. Мол, ничего другого у тебя уже не может быть!
Дядя Миша уже загнул два пальца, теперь он с трудом, со скрипом нагибал третий, негнущийся.
— Что я не могу никому уже жаловаться, это понятно. Кто будет слушать мои жалобы?! Здесь для этого существуют хоуматтенданты. Вроде как раз для стариковского нытья. Но что я буду делать, если ко мне пришлют здоровенную, как бывает, негритянку? Я уже видел такую картинку: по тротуару катит коляску с нашим немощным старичком черная деваха баскетбольного роста. И старичок ее учит ради дальнейшего общения русскому языку: "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…". А теперь, приказывает, повтори!..
За соседним столом кто-то ахнул костяшкой домино, обозначая конец партии.
— Высадили, — обернулся к столу мой собеседник. — Может, пойдем сыграем?
— Дядя Миша, мне кажется, вы хотели что-то еще рассказать.
— Вы меня еще слушаете? Ну-ну, не обижайтесь, я вижу, что вы таки слушаете. Тогда я вам расскажу про один мой страх — у вас есть время?
Я кивнул; дядя Миша откашлялся.
— Сын показывал мне Нью Йорк — я его просил об этом целый год. Сначала был трейн, потом Манхэттен, небоскребы — вызов Богу, как Вавилонская башня, и такие большие магазинные витрины, что в магазин лучше не соваться. Толчея. Я смотрел… Я смотрел, но мне хотелось зажмуриться… Что вам сказать — не это было главное!
— А что, дядя Миша?
— Люди. Китайцы, негры, индусы, пакистанцы, евреи, арабы, мексиканцы… Люди! Они — отовсюду, все в своем национальном. Чтоб, не дай Бог, ни с кем не спутали. Чалма, кипа, узкие глаза, шаровары, борода до пояса, белая рубашка ниже колен, черное одеяние, чадра до глаз, крепыши ростом с меня, в широченных
Сказать вам правду? — я испугался!
— Чего именно?
— Не забывайте — я и так напуганный переездом старик. Мы снова ехали в трейне, домой, и я вдруг подумал: что такое? Все рвутся сюда; здесь, под небоскребами, собираются все народы; нет ни одного людского племени, от которого сюда не приехал бы человек! Только ли ради куска хлеба?
Или что-то случилось?
Что случилось, что здесь собралось "каждой твари по паре"?
Может, всем привиделся один и тот же сон?
Какой?!
Потоп? Потоп?!
О Потопе я подумал в первую очередь — как, наверное, многие — из-за этого кошмарного наводнения в центральной Европе и во всем уже мире. Целые города под водой!
Сын увидел, что со мной неладно, трясет за плечо: может, валидол, папа?
— Какой валидол! — я машу рукой. Я же не скажу ему, что меня почти уже залило!
Ну да, думаю я про себя, а что же еще, кроме Потопа? Нет, я тут поправлюсь: это не я думал, это за меня думалось.
…Может, Бог и на этот раз сказал Ною о Потопе, а тот, современный человек, хоть и дал Господу честное слово, что никому ни полсловечка, а сам кинулся к компьютеру и раззвонил через Интернет новость о Потопе по всему свету.
И все человечество ринулось — куда? — ясно, в Америку! Кто еще может построить в короткий срок Самый Большой Ковчег?
Этой страшенной мыслью о Потопе меня понесло, как быстрой водой.
…Потоп? — меня несло. — Что я могу сделать? Побуду немного поплавком, а потом стану наживкой. Нет! — сразу я понял. — Нужно сперва помочь сыну и его семье попасть на Ковчег. Как — там будет видно.
Хотя — где видно? В той давке, что будет у Ковчега? Ведь на нем должно поместиться, если по высшей справедливости, по паре от каждого народа, от каждого вида животных! Как эти пары будут отбираться — люди и животные?
Ну, животные, понятно, из зоопарка в Бронксе. А люди?
Так, думаю я, распорядители в конце концов найдутся. Их выберут, как выбирают Суд Присяжных. Он-то и назовет пары — по своему, конечно, человеческому разумению. Кто это будет? Красавцы или умники? Может быть, те и другие. Какой-то, к примеру, новый Эйнштейн и новая Мэрилин Монро? Клинтон, к примеру, и Моника Левински?
Вы ничего не имеете предложить?
Вопрос дяди Миши вырвал меня из задумчивости: я несколько ошалело представлял себе нарисованную им апокалипсическую картину.
— Моисеев и Пенкин, — брякнул я.
Старик с минуту помолчал, шевеля бровями, а когда снова повернулся ко мне, то смотрел уже, лукаво прищурившись. Он, чуть выговорившись, видимо, от своего первобытного страха оправился — передо мной сидел прежний дядя Миша, тот дядя Миша, чьи рассказы, по одесскому обычаю, пересыпаны усмешкой и искрятся юмором.