Парящие псы

Аверьянова Елена

– О, ты весьма внимателен!

– Тебе помочь?

– О, было бы чудесно!

"Какой-то странный тип" – подумал Рой и Фрай слегка смутился.

Добротный крепкий стебель подходящей высоты нашёлся рядом и обхватив его покрепче кончиком хвоста, Рой замахнулся и нанёс удар. Со свистом стебель пролетел сквозь кружевную сеть и разорвал её. Ослабло натяжение и мотылёк просел. От неожиданности он визгливо вякнул, но тут же рассмеялся так задорно, как будто всё происходящее вокруг – аттракцион. Рой поднял стебель и ударил вновь с другого края. Освобождённый Фрай сорвался вниз, но не упал, а стал качаться на оставшихся над головой сплетеньях паутины слегка пружиня и кружась вокруг своей оси как маятник – тудааа-сюдааа. При этом хохотал как ненормальный, переходя периодически на крик.

Непроизвольно Рой заулыбался и не заметил сам как стал трястись, сначала тихо, про себя, но вскоре смеху стало тесно внутри, он требовал пустить его наружу, и Рой, не в силах больше сдерживаться, дал ему полную свободу. Под весом Фрая липкая паучья нитка растянулась и порвалась. Он полетел, но к сожалению, не вверх, а вниз и приземлился в лужу. Шлепок, и вот, с весёлым плеском по кругу разлетелись брызги и окатили Роя будто из ведра. Червяк зажмурился, затем открыл глаза, протёр лицо и бросился на помощь утопающему. Он вынул Фрая из воды и усадил на корень дерева, что был изогнут аркой над водой. Тот жалобно стонал, затем внезапно рассмеялся и тут же застонал опять, как будто бы сперва забыл, но вспомнил. Одно его крыло беспомощно свисало вниз, и он держался лапой за плечо.

– Пэркеее? Пэркеее? – кричал он скорбно, обращаясь к небесам. Потом серьёзно посмотрел на Роя и пояснил:

– По-итальянски. "За что, за что мне это" значит.

– Понятно.

Рой кивнул, затем отвёл глаза и улыбнулся, но через миг:

– АПЧХИ! – подпрыгнул от испуга.

– Ну вооот… Ещё и простудился… – загоревал несчастный мотылёк,

– Я так и знал… Я так и знал! Мне суждено погибнуть молодым! Вот здесь, под этим дубом я обрету покой.

Фрай повернулся боком и, скатившись с арки словно с детской горки по пояс в воду, побрёл на сушу. Дойдя до самого ствола, он лёг, сложил на животе все свои лапы и с выражением завыл:

– Кто ж знал? Кто мог подумать, что встречу я конец в расцвете сил! Что крылья эти боле не коснутся неба и радости полёта мне не испытать! – и тяжело вздохнул, – Я говорю: "Прощай… Прощай, прекрасный мир!"

Фрай медленно закрыл глаза и воцарилась тишина. Секунд на пять.

– КАК ЖИТЬ-ТО ХОЧЕТСЯ!!! – он закричал навзрыд, закрыв ладонями лицо и заревел по-настоящему, то хлюпая соплями, то скуля.

– Так, стоп! – Рой спрыгнул с мостика, – Ты просто потянул плечо. – приблизился к рыдающему Фраю, – Ну, насморк, тьфу, подумаешь… – и стал поглаживать одну из его лап. – Всё это не смертельно, ты поправишься.

Фрай приподнялся:

– Ты не понимаешь! Я мотылёк! – бил себя в грудь, – Полёт – вся моя жизнь! – глядел на небо томно, – Полёт – мой воздух, моя страсть! Мне не прожить и дня без неба, ведь моё место там, – показывал где его место, – там, Рой, где высота и ветер…

– Как ты меня назвал?

– …весёлый ветер – озорник… – тоскливо посмотрел на Роя. – По имени.

– Но я не представлялся, с чего ты взял что так меня зовут?

– Да брось, ты сам сказал мне и забыл.

– Нет, я не говорил.

– Ну, значит угадал – бывает.

– Хм… И снова очень интересно! – ответил Рой и не слукавил.

Фрай кардинально отличался от всех, кого он знал и видел.

Фрай называл его по имени, как старый друг, смотрел в упор, смотрел вокруг и будто сквозь него, он слышал его мысли! Немыслимо!

Фрай вызывал одновременно такие разные эмоции: отталкивал и привлекал, и это будоражило.

– Тебе подходит твоё имя. М сказал он, вытирая слезы, – Кто его дал?

– Отец. ОТЕЦ! – Рой подскочил, в его распахнутых глазах забегала тревога.

– Я должен отыскать отца!

– А как же я? Возьми меня с собой! – Фрай приподнялся ещё выше и сел.

– О, нет, тебе не место под землёй.

Рой огляделся в поисках чего-нибудь, чего и сам не знал, и взгляд его упал на крупный лист с краями, вогнутыми внутрь, похожий на просящую ладонь.

Он взял листок и словно шляпу надел на голову зевающему Фраю.

– А что, весьма экстравагантно!

Укрытый с головы до ног Фрай захихикал, а потом чихнул и его шляпа подпрыгнула и закачалась. Он выглянул из-под неё улыбчивый и утомлённый.

– Ты отдохни пока. Стемнеет – я вернусь.

Рой поспешил

на поиски отца, а Фрай, завернутый в листок как в одеяло, сидел и пристально смотрел ему во след.

– Вы это видели?

– Ну надо же…

– Мгм.

– Невзрачный маленький червяк, а душу получил такую…

– Мгм. Издалека видать.

– Большую, светлую!

– И мысли так чисты.

– Хороший малый.

– Смелости не занимать.

– Ох, спать хочу…

– Мгм.

– Вернётся – поглядим ещё.

– Согласен!

– Да, давайте спать.

Глаза слипались от усталости и Фрай почувствовал, как сон его заботливо укладывает на бок – зевнул, почмокал, веки опустил и задремал, изредка бормоча: "Пэрке", "Ну надо же", и повернувшись на другой бочок: "Червяк с душою птицы, хм…", "Пэрке".

Тёплой ночью луна, заплетаясь в ветвях, серебристыми брызгала каплями света. Те нежными прикосновеньями тихо будили ночные цветы и рассеивались без следа. Встрепенулась и Белая Дрёма, вскрывая бутоны один за одним и по ветру потёк сладковатый её аромат. Фрай открыл правый глаз: на тарелке луны силуэты ветвей широко и свободно раскинулись по сторонам. От макушки до самых небес протянулся могучий ствол дуба – не видно конца, и казалось, что он не с земли растёт в небо, а с неба спускается вниз, словно нить, на которую крепко нанизана наша планета как бусинка. Фрай закрыл правый глаз и вдохнул глубоко запах влажной земли, сочных трав и душистой пыльцы. "Ш-ш-ш" – шумела листва, "щ-щ-щ" – за ней повторяла трава. Фрай открыл левый глаз – сердце замерло – вдох – в голове зазвенели хрустальные маленькие колокольчики – "Дзынь", и восторженный возглас на выдохе вырвался: "Оооох…" – всё вокруг источало неоновый свет. Каждый листик на дереве был окружен мягким голубоватым свечением; и изнутри, сквозь ложбинки и трещинки грубой коры, ствол и ветви лучились зелёным сиянием; а вокруг каждой травинки мерцало лиловое облачко еле заметно дрожа, наводя своим множеством плотный волнистый туман и, покачиваясь на волнах, рассыпали цветы из бутонов блестящие искры, но те угасали, почти долетев до земли. Как дитя, что застыло, смотря очарованно в калейдоскоп, Фрай разглядывал мир, затаив от восторга дыхание и против воли улавливал мысли, текущие шёпотом разноголосым от трав, от цветов и ветвей, неразборчивые, но понятные и выразимые словом "Спасибо". Cпа – сибо – спа – си – бо – спасибо – спа – си – бо – спа – сибо – спа – си… В глубине засветилась земля. Изнутри лёгкой дымкой поднялся и куполом встал белоснежный рассеянный свет. Загустел, уплотнился и начал расти, и в размере, и в яркости. А когда из-под земли робко высунул голову Рой – всё вокруг озарилось его появлением, стало светло будто день наступил.

– Красотааа…

В центре яркого шарообразного света червяк озирался по всем сторонам и от взмахов его головы приходили в движение стаи блестящих крупинок, сверкающих всеми цветами как будто алмазная пыль – рисовали спирали и петли, рассеивались в никуда, и опять появлялись откуда-то из ниоткуда.

– Ты где?

Рой смотрел в темноту, расплетая узлы чёрно-серых теней в жёлтом свете луны и не подозревая, что сам горит ярче трёх лун.

– Ну привет, Светлячок! – сказал ласково Фрай, осторожно ступая навстречу.

– Привет. Как плечо?

Моментально сменив радость горьким страданием Фрай закряхтел:

– Ооох, болииит… – а подняв глаза в небо, добавил:

– Но, знаешь, душа болит ещё сильней.

Рой сочувствовал и понимал. Сколько долгих ночей он провёл, глядя в эту стеклянную звёздную высь? Сколько раз он счастливый танцуя среди облаков представлял себя сказочной птицей? И столько же раз на заре его сердце сжимала тоска, заставляя вернуться из сказки в реальность. И столько же раз, по дороге домой, он старался смириться с судьбой. Он усердно трудился весь день, исполнял свою роль, добросовестно делая всё, чему Генри учил и пытался, он правда пытался принять благодарно ту жизнь, что не мог полюбить. Только каждую ночь возвращался и полный сердечного трепета, снова и снова летал в том волшебном пространстве своей запредельной, неосуществимой мечты. И поэтому он, как казалось ему, понимал очень остро всю боль и тоску мотылька, потерявшего вдруг это счастье – летать.