Пасха Красная
Шрифт:
Монашеский дневник о. Василия оборвался на записи: «Духом Святым мы познаем Бога. Это новый, неведомый нам орган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного.
Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной.
Дух Святый — это крылья души».
Евхарстия
У о. Василия было обыкновение тщательно помечать в дневнике, у какого автора взята та или иная цитата. Но одна выписка дана без ссылок на автора и воспринимается как личный текст:
«Молю
У этой выдержки из письма священномученика Игнатия Богоносца была потом своя посмертная история, раскрывающая смысл событий на Пасху 1993 года. Но чтобы рассказать эту историю, надо снова вернуться в те времена, когда о. Василий был еще иноком и охотно нес послушание ночного дежурного на вахте. Проще сказать, сидел ночами в сторожевой будке и читал, а читатель он был ненасытный. Рядом с ним в той же будке сидел другой ненасытный читатель — петербуржец Евгений С. Дивны тайны Божиего Домостроительства, и во свидетельство о том расскажем историю появления Жени в Оптиной пустыни.
Молодые люди из «хиппи», прилепившиеся тогда к Оптиной, наградили Женю двумя прозвищами — «Ленин» и «прокурор». «Ленин», потому что, к их изумлению, он прочел всего Ленина. Истина, считал он в ту пору, сокрыта в некоем подлинном, неискаженном марксизме-ленинизме, а истину надо искать. Кстати, искатель истины он был дотошный, и если для такого поиска требовалось изучить греческий язык, то Жене это было не в труд: он предпочитал читать подлинники.
Ну, а когда он изучил Ленина, то и стал тем «прокурором», что из брезгливости к марксизму-ленинизму бросил институт и собрался бежать в Америку. Он не мог уже жить в той стране, где со всех стен и заборов ему приветливо улыбался Ильич. Вызов из Америки задерживался. И один приятель посоветовал ему отсидеться до получения визы в Оптиной: кормят, поят — что еще надо? Но в Оптиной была библиотека, и искатель истины застрял подле нее.
В Бога Женя тогда еще не верил, но с отцом Василием у них был удивительный мир. Они сидели бок о бок в сторожевой будке, читая каждый свое. «Нет, ты послушай, что пишет!» — восклицал иногда о. Василий и, оторвавшись от книги, пересказывал мысли святых Отцов. Православие было чуждым Жене в ту пору, но слушал он с интересом, по-своему восхищаясь дисциплиной отточенной мысли.
Словом, двое ненасытных читателей жили по-братски, и никаких попыток обращения Жени в православие о. Василий не предпринимал. Мы же предпринимали, но впустую, ибо Женя лишь огрызался: «Что, Миклухо-Маклаи, папуаса нашли?»
Позиция о. Василия казалась непонятной. А позиция, между тем, была такая: «Кто ищет истину, тот найдет Бога». А Женя искал истину, но своеобразным путем. Знакомство с Ильичом породило в нем такую брезгливость ко всему отечественному, что он читал только западное. Изучил католичество, протестантизм, а потом перешел к ересям, осужденным Семью Вселенскими Соборами. При его уникальной памяти и привычке читать сутками, он вскоре стал среди оптинцев признанным специалистом по ересям. И когда в Оптину приезжал кто-то слишком замороченный, ему говорили: «Иди к „прокурору“, он тебе все про твою „филиоквочку“ изложит — от Ноя до наших дней».
Где и когда душа Жени потрясенно воскликнула: «Господь мой и Бог мой!» — это его тайна. Но обращение Жени было столь пламенным, что приняло сначала характер стихийного бедствия — он готов был умереть
Вспоминают, что о. Василий набирал для себя в библиотеке огромную стопку книг, а потом, вздыхая, откладывал в сторону то, что не главное. «У о. Василия была такая черта, как экономность, — рассказывал один иконописец, — и он отсекал все, что замедляло продвижение к цели». И все же в сторожевую будку он приносил из библиотеки увесистую стопку книг, опять откладывая что-то в сторону, или просил Женю: «Взгляни, а? Мудреное что-то. Перескажешь потом». И Женя, прочитав, пересказывал.
Житейских разговоров между ними не было. Отец Василий чтил братство, но отвергал панибратство, заметив однажды, что панибратство изничтожает любовь к ближнему.
Мы же тонули порой в панибратстве и, «спасая» нашего друга Женю, пожаловались на него старцу: «Батюшка, Женя три года в Оптиной пустыни, а не причащается». — «Ничего, — ответил старец, — вот поступит в семинарию, а там уж будет часто причащаться». Когда Жене передали этот разговор, он поперхнулся от изумления: он — в семинарию? Смешно.
Причастился Женя лишь в день приезда в Оптину. Увидел в храме, что все идут к Чаше, и тоже по-детски, без исповеди подошел. А потом он три года готовился к причастию, исповедовался и не смел подойти к Чаше, не понимая чего-то главного, что так жаждал понять. «Женя, это тебе гордость мешает», — обличали мы друга. А о. Василий никого не обличал.
Иеродиакон Рафаил вспоминает: «Отец Василий одно время водил экскурсии по Оптиной. И когда моя еще неверующая тогда родня приехала навестить меня, я побежал к нему: „Батюшка, выручай. Уж такие неверующие люди приехали! Может, ты их своим словом обратишь“. Но о. Василий отказался обращать, сказав со смирением, что, мол, в силах человеческих? Это Господь все может, а нам пока неведомо, как и через кого Он свершит обращение».
Словом, мы обращали, а о. Василий записывал в те дни в дневнике: «Бог управляет участью мира и участью каждого человека. Опыты жизни не замедлят подтвердить это учение Евангелия. Необходимо благоговеть перед непостижимыми для нас судьбами Божиими во всех попущениях, как частных, так и общественных, как в гражданских, так и в нравственных и духовных. Отчего же наш дух возмущается против судеб и попущений Божиих? Оттого, что мы не почтили Бога, как Бога».
И через годы явили себя воочию те тайны Божиего Домостроительства, когда ехал человек в Америку, попал в Оптину и, уже будучи студентом третьего класса Санкт-Петербургской семинарии, избрал для своей первой проповеди в храме тему Оптинских новомучеников, посвятив ее преимущественно о. Василию.
Свою первую проповедь семинарист Евгений писал мучительно долго, но проповедь не получалась. Он перечислял качества о. Василия — образованный, трудолюбивый, смиренный, но это был портрет хорошего человека, в котором отсутствовало главное — дух о. Василия. Тогда он приехал на каникулы в Оптину пустынь и каждый день молился на могилке о. Василия, взывая о помощи. И почему-то вспоминалось ему у могилы новомученика, как он три года готовился к причастию и не смел приступить к Чаше, пока не рухнул однажды в слезах на колени в потрясении от Жертвенной Божией Любви.