Пасхальные рассказы (сборник)
Шрифт:
Из калитки в сад показалась Глаша. Весело глянула она по дороге в обе стороны. Замедляя шаги, чинно подошла к Елене Кирилловне.
Глаша теперь уже была обыкновенная, дневная, скучная. Уже нечему было в ней завидовать. И уже одета она по-дневному. На голове у нее косы сложены, как у барышни, и заколоты тремя прозрачно-рыжими гребенками. Кофточка светлая – по белому розовые полоски и лиловые цветочки, – с короткими рукавами до локтя. Прямая синяя юбка. Белый передник.
Елена Кирилловна спросила:
– Ну что, Глашенька? Сонюшка-то
Глаша ответила почтительно:
– Софья Александровна встают. Сейчас выйдут. Приказали спросить, можно на террасе накрывать?
– Да, да, на террасе. А что Наташенька? – спрашивала Елена Кирилловна, тревожно глядя на Глашу.
– Барышня спят, – отвечала Глаша. – Сегодня опять утром бегали гулять прямо с постели, ничего даже не покушавши. Юбочка вся в росе. Как бы не простудились. Теперь спят. Хоть бы вы им сказали.
Елена Кирилловна говорит неопределенно:
– Ну, ну. Пойду уж я. Иди себе, Глашенька.
Глаша уходит. Елена Кирилловна медленно поднимается со скамейки, точно жалея расстаться с тем местом, где в легкой дреме пригрезился ей Боря. Медленно идет она к дому.
Возле калитки она останавливается и еще смотрит недолго на дорогу, в ту сторону, где станция.
Телега гулко тарахтит по укатанной дороге. Мужик еле держит вожжи и покачивается сонно. Чалая лошаденка машет хвостом и головою. Беловолосый мальчуган, свесив с края телеги коричневые ножонки в широких синих штанишках, таращит васильковые светлые глазенки на собаку. А собака, тощая, злая, бежит и хрипло лает.
Елена Кирилловна вздыхает – Бори все еще нет, – и уходит в сад.
На террасе мелькает светлая Глашина кофточка. Звенит посуда. Слышен ворчливый говор старой Бориной няньки.
Позже всех, когда уже солнце на небе высоко и греет жарко, просыпается Борина мать, Софья Александровна. Сквозь легкие светлые занавески, которыми задернуты у нее на ночь окна, уже ясным светом облита вся ее спальня.
Софья Александровна просыпается вдруг, точно разбуженная толчком каким-то или чьим-то зовом. Правою рукою она порывисто и сильно отбрасывает легкое белое одеяло. Быстро садится на постели, согнувши колени, и охватывает их руками. Потом с минуту смотрит прямо перед собою, в какое-то пустое место среди легкого узора светло-зеленых обоев.
Глаза у Софьи Александровны черные, широко открытые, с черными пламенниками, затаившимися в бездонной глубине жуткого взора. Лицо бледное, продолговатое, с ровною матовою кожею, совсем свежее, почти без морщин, губы ярко пылают.
Софья Александровна смотрит, словно пораженная каким-то ужасным внезапным видением. Покачивается вперед и назад.
Потом она порывисто, одним прыжком, соскакивает с постели. Бежит к умывальнику – белый мрамор и красное дерево. Моется быстро, точно торопится куда-то. Бежит к окну. Отдергивает занавески. Смотрит тревожно, какая погода, не ходят ли в небе тучи, из которых пойдет дождь, и тогда будет грязно по дороге, где поедет, возвращаясь домой, Боря.
Небо тревожно-радостное. Березки шелестят хрупким шелестом. Воробьи воровато и торопливо чирикают. Все зелено, ярко, страстно,
По бледным щекам Софьи Александровны быстрые льются слезы. Грудь порывисто дышит под белым полотном легкой сорочки.
Софья Александровна идет к образу. Досадливо отшвырнула ногою положенный там нарочно с вечера Глашею бархатный коврик. Бросилась перед образом на колени. Колени мягко стукнули о пол. Софья Александровна быстро крестится, кланяется в землю и страстно шепчет:
– Господи, Ты же знаешь, Ты все знаешь, Ты все можешь, сделай это, Господи, сделай, верни его к нам, верни его матери, верни сегодня.
Мольба горяча и пламенна и не похожа на молитву. Слова бессвязны, падают часто, как мелкие, дробные слезы. К обнаженным ногам приникает тусклый холод крашеного пола. Дрожит и трепещет на полу жаркое тело плачущей женщины. Голова ее бьется о пол, разметывая черные косы.
Молится она не долго. Потоки слез точно омыли душу. Вдруг стало радостно и спокойно.
Так же порывисто Софья Александровна встает и звонит. Садится на край постели. Измятым носовым платком вытирает мокрые слезами щеки. Беззвучно смеется. Кончик ее ноги нетерпеливо постукивает по коврику перед кроватью. Глаза блуждают по комнате и, кажется, не видят предметов.
Глаша только что принялась одеваться и уже завязывала сзади на тонкой талии узкие белые тесемочки передника. Резкий, нетерпеливый звонок заставляет ее вздрогнуть. Она бежит к барыне, захвативши с собою почищенные утром башмаки и юбки.
Софья Александровна отрывисто говорит:
– Глаша, скорее, одеваться!
И нетерпеливо смотрит, как Глаша освобождается от своей ноши.
Торопливо совершается обычный обряд. Софья Александровна одевается сама. Глаша только застегивает ей башмаки и крючки платья сзади.
Скоро Софья Александровна совсем готова. Рассеянно и коротко глядится она в зеркало.
Ее бледное лицо кажется еще молодым и красивым. Она тонкая, как и ее мать, и невысокая. На ней белое узкое платье с широкими, короткими рукавами. Прическа греческим узлом, перетянута двойным обхватом красной ленты. На маленьких, стройных, с высоким подъемом ногах цветные шелковые чулки, белые башмаки, на них серебряные пряжки.
Софья Александровна быстро идет в столовую. Там на столе стоит белый кувшин с парным молоком. Она сама наливает себе стакан молока. Стоя выпивает его и съедает кусочек черного хлеба.
В то же время она заказывает обед. Все такие выбирает блюда, которые любит Боря. Напоминает, что Боря любит, чтобы вот это было сделано так-то, и не любит вот того-то.
Степанида слушает ее уныло и плачущим голосом повторяет:
– Да уж знаю! Да уж что там! Не первый раз.