Пасхальные рассказы

Болотина Дарья Ивановна

Патриарх благословил русских служить в Кувуклии на гробе Спасителя. Греческий архимандрит отец Виссарион, который хорошо говорит по-русски, и миссионер отец Леонид, с архиерейскими певчими, пели обедню, в пении которой участвовали также многие поклонники и поклонницы, именно: Л.И. Казнакова, княгиня Шаховская, О.Н. Брянчанинова, И.А. Смирнова и я; князь Волконский, И.И. Карцов, Н.И. Брянчанинов, г. Абресков, г. Дурново, А.И. Макшеев. Дам поставили на возвышение на мраморные скамьи подле Кувуклии. С каким радостным чувством пели мы «Христос воскресе!» на том самом месте и в тот самый час, когда совершилось многовековое предсказание о пришествии Искупителя рода человеческого! Куда делась наша усталость! Мы пели вполголоса, но вокруг нас царствовала тишина. Иноверческие службы кончились, и тогда все, не оставляя

храма, подошли к нам. Латинские духовные стояли ближе всех, и с ними опять стоял князь Гагарин. Стоя в толпе, он и не думал, что мы сверху можем видеть его. Тут я снова заметила, что Православие трогало его. Он, заплаканный, молился с чувством и, как видно было, слушал пение наше с удовольствием.

В два часа ночи все кончилось. Мы по-русски похристосовались между собой. На лестнице монахи из патриархии раздавали приходящим красные яйца и вино. Находясь здесь, невольно переносишься мыслью в то блаженное время, когда земля освящалась присутствием Христа Спасителя.

Все события Его жизни представляются так живо, что сердце трепещет от радости и питается духовным утешением! Многие из русских причащались на Гробе Господнем, а я причастилась еще накануне, в Архангельской церкви Русской миссии.

После нескольких часов отдыха мне нужно было поздравить его высокопреосвященство наместника Петра-Мелетия. Хотя во время десятимесячного моего пребывания в Иерусалиме я привыкла с ним обращаться как с добрым отцом, но тут, представляя в нем орудие небесной благодати, преподанной нам свыше чрез его святые руки, не смела приблизиться к нему и со страхом стояла у порога скромной его кельи. Владыка сидел на барсовой коже на полу, где обыкновенно сиживал. Заметив мою робость, он улыбнулся и сказал: «Чего ты боишься? Вот уже тридцать лет, как Бог сподобляет меня принимать Благодатный огонь. Прежде ты не боялась меня – не бойся и теперь, подойди; я тот же грешник. Христос воскресе!» Я ободрилась и подошла, стала на колени и приняла его благословение. Он очень похудел и побледнел, но выражение его лица было тем приятнее и характеризовалось необыкновенным спокойствием. Он смотрел на меня внимательно и, прозорливо угадывая совершенное мое убеждение в знамении Божией благодати, сказал: «Ныне благодать уже сошла на гроб Спасителя, когда я взошел в Кувуклию: видно вы все усердно молились, и Бог услышал ваши молитвы. Бывало, долго молюсь со слезами, и огонь Божий не сходил с небес до двух часов, а на этот раз я уже увидел его, лишь только заперли за мною дверь!» Я откровенно призналась ему в колебавшем меня сомнении и в испуге от набежавшего облака. Потом он спросил: «Не правда ли, что половина церкви была в тени?» Помню, что, не принимая еще благодати, я заметила это. «А на тебя пала ли роса благодатная?» Я отвечала, что и теперь еще видны следы на моем платье, будто восковые пятна. «Они навсегда останутся», – сказал владыка. Это так и вышло:

12 раз отдавала я мыть платье, но пятна все те же. После того я спросила, что преосвященнейший чувствовал, когда выходил из Кувуклии, и отчего так скоро шел? «Я был как слепой, ничего не видел, – отвечал он. – Если бы не поддерживали меня, упал бы!» Это и приметно было; глаза у него будто не глядели, хотя открыты были. Тут я рассказала ему наш восторг, что нам позволено было участвовать в пении в светлое Воскресенье у Гроба Господня. На это он улыбнулся и сказал: «Русские у нас свои. Видишь, какая ты счастливая: Бог сподобил тебя послужить Ему на том месте, где сам воскрес. Ты и ко Гробу приложилась без труда во время литургии. Не забывай никогда этого дня. Много бывает в мире и почестей, и удовольствий; но такого счастья немногие из русских твоего сословия могут в жизни удостоиться. Вспомни меня: где бы ты ни встретилась с твоими товарищами настоящего дня, везде встретишься с ними как с родными. Тут сообщаются духовные чувства». Мы пошли к нашему архиерею, там по-русски разговорились; он принимает ласково и радушно. Потом отправились поздравить патриарха – доброго старца, замечательного по простоте радушного приема.

Вечерню служили соборно. Евангелие читалось опять на 9 языках. После вечерни все духовенство, начиная с патриарха, сидело в креслах лицом к народу, с крестами в руках.

Народ ко всякому духовному лицу подходил христосоваться и давал ему красное

яйцо. На другой день караваны всех вероисповеданий потянулись назад восвояси.

Н. Колосов

Не может быть

По убогой, запущенной церкви ходит священник. Кадит и поет: «Хвалите имя Господне, хвалите, рабы Господа»… Поет и кадит, а рабов-то и нет: в церкви пусто… В. Розанов

У же с середины поста у о. Петра по обыкновению стало создаваться предпраздничное настроение. Самый пост становился о. Петру все ближе и дороже. Он не только привыкал к строгому воздержанию, но находил в нем особенную прелесть и сладость. Пост усугублял радость ожидания. И часто о. Петр думал:

– А некоторые не любят поста. Бог с ними, но я не понимаю: зачем они умаляют радость праздника? В пост как-то углубляешься в мысли о Христе, об Его уничижении, об Его терпении и страстях. В пост страдаешь вместе со Христом, а потом в воскресении вместе с Ним воскресаешь.

И о. Петр простаивал долгие покаянные службы, довольствовался супом с грибами и чаем с медом, с улыбкой смотрел, как все ниже и ниже падают снежные сугробы, как по утрам покрываются они глянцевитым ледяным слоем, который серебристыми брызгами горит на великолепном – веселом и вместе меланхолическом – солнышке.

– А вот здесь и не тает, – говорил про себя о. Петр, когда, проходя из церкви после исповеди, видел близ узкой извилистой тропинки доску или клок соломы, под которыми снег не таял и стоял маленьким, но задорным бугорком.

О. Петр перебрасывал доску или солому на другое место и радовался, когда, проходя по узкой извилистой тропинке на другой день, уже не видел задорного бугорка.

– Быстро тает. Скоро Пасха.

И чем дальше шло время, тем напряженнее становилось у о. Петра чувство ожидания праздника. Он чувствовал, будто сердце у него ширится и растет в груди. С половины шестой недели начались уже и приготовления к празднику. В церкви очищались от пыли иконы, киоты, мылись стены и пол, наводился блеск на золотые вещи, на сосуды, приготовлялись лампадки и фонари для иллюминации, пересматривалась ризница, псаломщик в церковной школе устраивал спевки к празднику. Готовили концерт «Да воскреснет Бог». Псаломщик назначал спевки по вечерам, около 6 часов. Часов в деревне было немного, а те, какие были, показывали время по-разному. Поэтому некоторые дисканты и альты приходили в школу около 4 часов и раньше. Кроме певчих, к школе собирались любители пения, и около школы всегда толпился народ. От этого казалось, что праздник совсем близко, что его уже вышли встречать. Школьный сторож Трофимыч чувствовал себя на спевках чем-то вроде героя и виновника торжества, с важностью генерала ходил по школе, зачем-то передвигал парты, делал сердитые замечания шаловливым дискантам и жарко-прежарко топил печку, ни под каким видом не позволяя зажигать ламп:

– Нынче керосин-то дорог.

Пели с восковыми свечами. И это пение в полутьме большой классной комнаты, с темными силуэтами слушателей по углам и с красными, дрожащими бликами по стенам от горящих дров в печке, придавало спевкам отпечаток чего-то необычного, с одной стороны, торжественного, важного, с другой – спешного, торопливого, экстренного.

О. Петр любил заходить на собрания в школе после вечерен, и необычная обстановка спевок еще более усиливала предпраздничность его настроения:

– Скоро Пасха.

Со Страстной недели начались приготовления и в самом доме о. Петра. Здесь тоже чистили, мыли, скоблили, рубили. Все в доме было в движении, все шумело, суетилось, воскрикивало, восклицало, скрипело, стучало, звенело. В доме о. Петра приготовления велись совсем не так, как в церкви или на спевках, без торжественности и без внутренней сосредоточенности. Здесь, наоборот, все было нервно и иногда вздорно и смешно. И тем не менее, когда о. Петр видел, как кухарка, растрепанная, грязная и сердитая, моя квашню и посуду, безпощадно плескала воду направо и налево и глухо ворчала что-то себе под нос по адресу матушки, – о. Петр и в этом ворчании кухарки слышал одно: