Пашкины колокола
Шрифт:
– Да почему же "здоровенный", Павлик, миленький?
– спросила Люсик. Разве у Пушкина так написано?
– А как?
– удивился Пашка.
– Само собой: если кудесник, он и должен быть здоровенный, он все может. Вон как любой кузнец в цехе, как, например, батя или Андрюха... Я так понимаю!
– Да, да, Павлик! Рассуждаешь ты правильно, но по-своему. У Пушкина написано: вдохновенный...
– Вдохновенный?.. Да, вроде бы и так, но я не знаю... не понимаю...
Не договорив, вскинув взгляд, Пашка увидел на другой стороне улицы семейку Ершиновых. "Принцесса"
Ближе к ночи квартира Андреевых была похожа на растревоженный улей. Набились не только свои, михельсоновские да с мамкиной Голутвинки, явились и соседи. Все в округе знали, что Андреич уже два раза побывал в городском рабочем Совете. От кого же и услыхать новости, если не от него!
На столе шумел самовар. Хоть и заваренный на жженых сухарях чай, а всё - угощение, не за пустым столом!
– Ты, однако, вот чего объясни, как ты есть рабочий депутат!
– с хитринкой усмехался Гордей Дунаев, крановщик из их же кузнечного.
– Нынче в чьих руках власть в Москве? В ваших, которые депутаты бесштанные, или у думских, кто сами себя туда еще при царе выбрали? Ась? Может, и третье: у золотопогонников гарнизонных под началом господина Грузинова?
– Будет наша власть, Гордей. Потому что нас несчетные тысячи, ответил Андреич, - промеж которых и ты, насмешник! И не хихиканье от тебя требуется, а помощь во всю твою рабочую силушку! Ты поглядел бы на нас сегодня в Совете. Нас же там со всех заводов целая уйма сошлась! И за спиной у каждого пятьсот выборщиков, таких же рабочих, как он сам! Смекаешь? У всех в душе та же заноза, что у тебя, торчит!.. Ты еще и то вспомни, старина: Москва-то не сразу строилась, а по бревнышку, по кирпичику. Так и наше дело. Ощупью бредем.
Пашка с удивлением присматривался к отцу. Что-то здорово переменилось в Андреиче за последние дни. Будто невидимая пружина распрямилась внутри, и в глазах заиграл дерзкий, как у Андрюхи, пронзительный блеск...
– Как насчет хлеба Совет решил, Андреич?
– спросила Никитична, соседка-солдатка.
– Откроют лавки аль нет? Голодные детишки сидят!
– Заставим, Никитична! Откроют!
– заверил кузнец.
– Посланы отряды по мучным складам, мельницам да пекарням. Мукомолам да искарям забастовку кончать надо, иначе рабочая Москва без хлебушка задохнется... И во всякую бакалею верные люди направлены - открыть обязательно.
– Безоружные посланы?
– ядовито подковырнул Гордей Дунаев.
– Ась?
– Зачем безоружные, Гордей?
– повернулся к нему Андреич.
– Мы же не вовсе дураки, чтоб от торгашей милостей ждать. Плевать они хотели на наши просьбы и слезы! Солдатики из казарм в поддержку Совету пошли. Завтра с утра все в полном порядке будет, Никитична! И ты не сомневайся, язвитель!
Вот тут-то Пашка, сидевший возле распахнутой двери во двор, и услышал поскуливанье Лопуха. За заботами да тревогами Ершиновы, видно, начисто позабыли о несчастной собаке. Пашка подошел к порогу, всмотрелся в ночную темь. На верхней ступеньке лестницы помахивал из стороны в сторону собачий хвост.
– Сейчас, Лопушок, сейчас.
Нащупал у подпечка собачью
– На, вынеси своему дружку!
Пашка вышел во двор.
Ночь ясная. Лунища светит во всю силу. Похожа на золотой рубль. Кругом звезды рассыпаны, тоже по-праздничному большие. На этаже у Ершиновых темь. Но только Пашка вышел, окно в Танькиной горенке звякнуло. Видно, вторые рамы уже выставили, и, не зажигая лампу, "принцесса" приоткрыла окно.
Пашка всмотрелся. Так и есть! Ишь локоточки выставила, вся будто в серебро одетая, лунным светом светится. И Пашке даже с ней захотелось поделиться радостью.
– Татьянка?
Девчонка не ответила. Пашка наклонился, потрепал собаку по загривку.
– Ты ешь, Лопушок, ешь!
И тут приглушенный Танькин голос, полный мстительного торжества, прошептал над навесом, прикрывающим вход в подвал:
– Покорми, покорми дружка блохастого последний раз, стюденткин любимчик! Ужо папаня велели приказчику отвести дармоеда на хомутовскую живодерку! Нам другого приведут, волкодава! Как только его доставят, Серега-приказчик после торговли и отведет Лопуха. Тогда и заказывай по хвостатому панихиду! Допрыгался со стюденточками, кузнечик щербатый!
Окно со звоном захлопнулось. У Пашки даже сердце остановилось: загубила она Лопуха, загубила!
Вернулся в дом. Но разговоры взрослых слушал без интереса. Все спрашивал себя: выходит, подлюга-девчонка и впрямь упросила отца извести собаку и жизнь Лопуха закончится на живодерке? Нельзя же такого допустить. А как спасти? С кем посоветоваться? Может, утром к Шиповнику сбегать - авось что придумает?
Всю ночь проворочался без сна. Утром, вскочив раньше всех, выбежал на улицу.
Как и сказал вчера Андреич, лавки и магазины утром открыли. Но еще раньше чем загремели засовы дверей и болты ставней, какие-то юркие людишки пробежали по городу, расклеивая по стенам и заборам белые листки. Возле них сразу стали собираться люди: "Что такое! Какой приказ?"
– Кто грамотный?
– шумели в толпе.
– Давай читай! Про чего написано? Не мир ли с германцем?
Пашка протискался к забору, пробежал глазами распоряжение нового командующего Московским военным округом подполковника Грузинова. В городе вводится "второе положение охраны" и приказывается всем вернуться на рабочие места по фабрикам и заводам. Саботажники будут немедленно преданы военно-полевому суду как изменники родины...
– Да читай для всех, оголец!
– кричали сзади.
– Про чего там?
Пашка прочитал вслух грозные слова и с тоскливым вопросом посматривал на толпившихся возле. Его заставили прочитать приказ не меньше пяти раз, прежде чем его оттеснил от забора плечистый парняга.
– Передохни малость, хлопец! Ишь аж охрип!
Пашка постоял еще с минуту, послушал. Тронул за костыль стоявшего впереди инвалида:
– Дяденька солдат! Что такое: второе положение охраны?
Солдат повернулся к Пашке давно не бритым лицом. Из-под рыжеватых бровей остро глянули прищуренные глаза.