Паштет из соловьиных язычков
Шрифт:
Красс, подходя ровным шагом, внимательно смотрел на Лукулла и в уме выстраивал линию разговора. Он знал, что хозяин беседки ему не рад. Луций Лициний Лукулл был ему врагом. Но случается, что интересы, переплетаясь, заставляют забывать о вражде. И сейчас Красс и Лукулл были нужны друг другу…
Марк шагнул в беседку. Лукулл проглотил порцию непонятной жижи, указал рукой на сплетенное из ветвей кампанской ивы кресло, находившееся по другую сторону столика, уставленного всякими яствами, и торжественно произнес:
– Привет, барыга! Садись и будь моим гостем.
– Здорово,
Лукулл, отправивший в рот очередную порцию коричневой массы, тут же поперхнулся, но быстро справился с собой, проглотил пищу и хрипло поинтересовался:
– Почему это я хапуга?
Красс не стал спрашивать, за что его самого обозвали барыгой, а просто ответил:
– Потому что в тот час, когда мы с Суллой сражались у Коллинских ворот, ты в Греции занимался чеканкой монеты и снабжением флота. И за это время у тебя вдруг вырос ценз. Откуда?
– Ничего подобного! – взревел побагровевший Лукулл.
– Тихо-тихо, – посоветовал ему Красс. – Не нервничай. А то сердце не выдержит. Вон, толстым каким стал…
Действительно, за последние четыре года, прошедшие со времени возвращения Лукулла из Армении, он из статного мускулистого человека превратился в грузного борова. Это было связано в первую очередь с тем, что Лукулл отказался от дальнейшей политической жизни и не претендовал более ни на какие должности, предпочитая наслаждаться жизнью. Но иногда, повинуясь непонятным рефлексам, он все равно воскресал и надавливал на всякие рычаги, позволявшие ломать другим людям хорошо сложившиеся схемы.
Лукулл был богат. Правда, его богатство ни в какое сравнение не шло с огромным состоянием Красса, в связи с чем по отношению к своему гостю в политическом плане Лукулл имел гораздо меньший вес. Марк это знал, но Цицерон, сидевший занозой в сенате, был лучшим другом Лукулла, и поэтому приходилось считаться с этим толстым обжорой.
– Зато ты высох от жажды! – наконец ответил Лукулл. – Только жажда твоя не имеет никакого отношения к воде и пище. Жажда твоя – страсть к наживе!
– Ты несправедлив ко мне, – ровным голосом произнес Красс.
В его планы не входила ссора с Лукуллом. Кроме политических дел у Марка к толстяку имелись еще некоторые вопросы, связанные со строительством доходных домов в Риме, и он хотел разобраться с земельными делами, поскольку некоторое количество участков, на которых собирался строиться Красс, принадлежало Лукуллу.
– Ну что ты так несдержан? – спросил Красс. – Подумаешь, правду в глаза сказали. Я – барыга, ты – хапуга. И что с того? Оба мы богаты.
– Я может быть и хапуга, – пыхтя от злости, сказал Лукулл, – но не барыга! Если я что-то и брал, так это что-то само прилипало к рукам. Так сказать – дар богов. Грех не взять, раз боги дают. А основное богатство мое – военные трофеи! Я разгромил Митридата Евпатора! Я победил в двух битвах этого армянского зазнайку Тиграна, объявившего себя Царем царей! Я срыл его столицу Тигранакерт!
Лукулл схватил со столика чашу с вином, сделал из нее несколько жадных глотков и крикнул:
– Все мое богатство нажито честно!
Красс невозмутимо смотрел на Лукулла и молчал.
– А
Красс, которому надоели эти пафосные речи, с интересом взглянул на чашу, отставленную Лукуллом, и поинтересовался:
– А что это ты ел?
Лукулл, моментально забыв о пафосе, схватил чашу и ответил:
– Паштет из соловьиных язычков. Хочешь попробовать?
Он, зачерпнув золотой лопаточкой часть коричневой жижи из чаши, протянул ее Крассу. Марк взял лопаточку в руку и слизнул кашицу. Погоняв ее во рту и проглотив, он заметил:
– Паштет как паштет. На говяжью печень похож.
Лукулл вырвал лопаточку из руки Красса и обиженно заявил:
– Плебеем ты был – плебеем и остался! Ничего в еде не понимаешь.
Красс рассмеялся.
Смех его вызван был тем обстоятельством, что оба они (и Лукулл и Красс) принадлежали к одному и тому же роду Лициниев. И род этот был плебейским! В глубине веков потерялось между ними близкое родство. Оба они считались знатными гражданами Рима, и знатность эта была связана с заслугами предков, занимавших когда-то важные государственные должности, но более всего – с цензом, который стал определителем знатности. Есть у тебя достаток – уважаемый гражданин. Нет – проси хлеба и зрелищ.
Но даже сказочное богатство не могло ввести плебея в ранг патриция. И потому Лукулл в свое время женился на дочке одного из Клавдиев. Ее звали Клодией, и поскольку она была старшей из трех сестер, именовали Примой. Та еще была сучка!
Пока Лукулл воевал с Митридатами и Тигранами, она переспала чуть ли не со всем сенатом. Рим, как всегда, был полон слухами, но гордого Лукулла эти слухи не интересовали. Правда, по возвращению из Армении ему пришлось развестись с неверной женой, ибо над ним стал потешаться весь город. Лукулл тут же снова женился. В этот раз на сестре Катона Сервилии. По отцу она была плебейкой, а по матери – патрицианкой. Но Рим потешаться не перестал, поскольку Сервилия из рода Катонов оказалась такой же шлюхой, как и предыдущая жена из рода Клавдиев. Не повезло Лукуллу с семейными ценностями!
В отличие от Лукулла Красс плевать хотел на патрициев, всадников, плебеев и всех прочих обитателей Рима. Он был женат всего один раз. И то – не по любви, а по обычаю. И женой Марка была вдова его старшего брата Публия, умершего от болезни. Положено обычаем взять в жены вдову брата – Марк тут как тут. Тем более, что вдова ему нравилась. Ни о нем, ни о его жене народ ничего не болтал, так как не имел к тому оснований. Марк и Тертулла жили дружно.
Правда, лет двадцать назад по Риму ходили слухи, что пока Красс восемь месяцев прятался от солдат Мария в одной из пещер Испании, Тертулла духовно сблизилась с неким Аксием, и что именно от этой философской близости появился на свет первый сын Красса, названный Марком в честь него самого. Но слухи быстро забылись, а лицо сына, так похожее на физиономию этого духовно одаренного Аксия, – совсем не доказательство. Мало ли на кого похож ребенок? Он ни в чем не виноват, потому что внешностью любого человека распоряжаются боги. И больше никто!