Пасмурный лист(сб.)
Шрифт:
Призрак безмолвствовал. Ивана Евграфовича это начало уже сильно раздражать. Он наклонил лобастую упрямую голову и зарычал. Дело в том, что он хотя и служил в кавалерии, но если приходилось говорить, то речь его пестрила теми терминами, которыми так славятся моряки, понося непокорное море и малопокорные обстоятельства. Пошатываясь от возбуждения, он кричал:
– Да, сударь! Я не позволю тебе так тускло смотреть на меня. Я тебя так оскорблю, что вся твоя кротость слетит, как полива с горшка!
Он достал перчатки и поспешно натянул их на руки, с тем чтобы снять перчатку и ударить противника по лицу, потому что кулаком бить по картине не
– К барьеру, сударь, к барьеру! – сказал он, взмахивая перчаткой.
И вдруг Георгий весь покрылся краской, привстал с камня и сказал:
– Впервые такого дурака встречаю. Почему так бранитесь, сударь? От десятка, ваших слов я был бы уже у барьера. Где ваши секунданты? И где шпаги?.
– Трошка, беги за шпагами! – сказал обрадованный Иван Евграфович. – И зови того лысого чиновника с шишкой под ухом, с которым мы, в трактире познакомились. Да и того дворянина, у которого на левой руке мизинца не хватает. Он, по всему видно, человек музыкальный! Скажи, долго морить не буду, помутится вода с песком, поляжет противник вверх дном.
– Увидим, сударь, увидим! Зачем хвастать? – сказал Георгий, с удовольствием расправляя ноги и руки и разглядывая фонарь, который Трошка оставил, убегая за секундантами. – Вообще замечу вам, что вы многословны и любите преувеличивать. Скажите на милость, – я не в оправдание свое говорю, – зачем мне нужна ваша невеста? Монахиня из нее будет плохая, – все о женихе да о женихе, да и к тому же характера она сварливого.
– Кто? Иринушка – сварлива? – в крайнем негодовании воскликнул Иван Евграфович. – Сударь, за это вы мне ответите еще фунтом мяса!..
– Увидим, сударь, увидим.
Георгий Победоносец был невысокого роста, в синем нарядном плаще, стянутом тонким металлическим ремнем. Говорил он несколько простуженным голосом, и, видимо, его терзала чуть ли не невралгическая боль, а может быть, и на камне эму надоело сидеть. Он ходил мелкими шажками по ковру посредственной работы, пересекавшему зал. Ему, видимо, очень хотелось поговорить, но так как перед дуэлью противники должны молчать и даже не глядеть друг на друга, то он ходил молча по одной стороне ковра, а Иван Евграфович, тоже молча, по другой.
Трошка вернулся быстро. Он настолько привык к поединкам, что для него схождение Георгия с картины нисколько не казалось удивительным, и он даже не ссылался на это странное происшествие, когда будил мертвецки пьяного чиновника и дворянина с отрубленным мизинцем. Трошка сообщил, что он кричал ревом, но дворяне спят, и вообще все село спит, и секундантов достать неоткуда! Тогда Иван Евграфович волей-неволей обратился к своему противнику:
– Может быть, вы, ваше сиятельство, сочтете возможным пригласить одного из своих соратников? Я же обойдусь без секунданта.
– Вы, сударь, плохо разбираетесь в обстоятельствах, благодаря которым я имею честь не только беседовать, но и драться с вами, – сказал Победоносец. – Разрешите несколько подробнее остановиться на них. Почему я здесь? Почему я откликнулся на ваши слова? Почему сошел с полотна? Это происходит редко и только тогда, когда великий художник ошибочно отказывается от образа, им почти созданного. Тогда жизнь – воплощением которой в данный момент явились вы – призывает и воплощает
Иван Евграфович не силен был в теоретических науках, но сердцем он чувствовал: здесь что-то неладное. Надо сражаться! Умствования призрака действовали на Ивана Евграфовича расслабляюще, да к тому же он явно увиливал: не желал сказать – каким путем, в случае поражения, он намерен возвратить Ивану Евграфовичу невесту.
– Тогда придется делать дуэль без свидетелей, ваше сиятельство, – сказал Иван Евграфович. – Но даю слово, что никогда ни одного дуэльного правила не преступал. И не собираюсь делать то и сейчас.
– Без свидетелей я даже предпочитаю, – сказал Георгий, сбрасывая плащ, – шелк дымчат и голуб, – и плащ этот пал на камень картины, где и застыл мазком живописца!
Трошка зажег огарки, достал бинты и корпию, – он умел слегка лечить, а коней лечил уже совершенно, – и, прислонившись к стене, стал ждать результата. За своего хозяина он не беспокоился, хотя противник, сбросивший плащ и оставшийся в коротенькой серой рубашке, казался очень ловким и сильным. «Ишь вылизанный какой монах-то, – подумал Трошка, ковыряя пальцем в ухе, – с таким придется барину помаяться. Ну да мы тебе кишки вынесем!»
Противники разошлись на позиции и встали в те грациозные позы, которые требовались временем. Затем Трошка дал знак, и они понеслись друг на друга. Георгий атаковал Ивана Евграфовича со свирепостью и силой, совсем неожиданной, так что одно время казалось, что шпага его уже изловила сердце Ивана Евграфовича. Но Иван Евграфович был силен не только в нападении, но и в обороне, исконном искусстве московитов. Обороняясь с толком, не торопясь, он быстро разглядел фехтовальную слабость противника. Георгий, видимо, давно не упражнялся и поэтому стремился взять решительностью и набегом. Он долго сидел на камне, мускулы у него слегка залились жирком, и как только Иван Евграфович стал ловчиться, вызывая в нем побольше движений да притом в разные стороны, то Георгий уже и задыхаться начал, уже и лицо его покрылось потом. Тогда-то Иван Евграфович бросил оборону и перешел в нападение! Через полчаса или несколько более Георгий явно ослабел и оглянулся, ища взором картину.
«Ага! – подумал с некоторым злорадством Иван Евграфович. – Девок отнимать – так вы умеете, а сражаться – так и на картину посматриваете? Удрать? Нет, в картину вам удрать не представится случай!» И Иван Евграфович стал спиной к картине, с тем чтобы отрезать противнику все пути к бегству. Георгий понял его маневр и, даже крикнув от ярости, напал на него. Иван Евграфович доблестно выдержал атаку, все время подставляя глаза Георгия под свет свечей, которые и светили-то теперь как-то особенно чисто. Он то отскакивал в сторону, как бы пропуская Георгия к картине, то делал такие движения, в результате которых противник кричал: