Пасодобль — танец парный
Шрифт:
Это было объяснением, которого я не поняла. Разницы уже не было. Ружье на стене потеряло всякий смысл.
Меня затошнило. Так сильно, что я упала в кресло. Я провела рукой по лбу, он весь был в испарине. Я открыла причины, и мне стало страшно оттого, что узнала. Мы могли быть счастливы, если бы я согласилась со страстью мужа к нумизматике, как моя мать смирилась с увлечением моего отца охотой, друзьями и шумными компаниями. Мы могли быть счастливы, если бы я его простила. Он шел мне навстречу. Шел. Не раз. Я помню. Но я сама выдумала корриду, превратив
Зато я не забыла, как моя дочь первый раз сказала, что не любит меня. Она уже пошла в третий класс Я забрала ее из школы, и мы пошли в парк. Она собирала осенние листья, сосредоточенно и строго. А я разговорилась с женщиной, сидящей на одной скамейке со мной. Она была с сыном лет трех. Я болтала с женщиной ни о чем. Марина села рядом с нами. На ее коленях были сложены разноцветные осенние листья — желтые, красные, желто-зеленые, желто-красные. Многоцветные.
— Кто любит маму? — спрашивала женщина.
— Я! — кричал ее сын. Они смеялись, я тоже. Снова и снова.
— А я не люблю маму, — внезапно сказала моя дочь. Спокойно, тихо, без эмоций. Встала, и разноцветные листья рассыпались на серой асфальтовой дорожке парка. Она уходила от меня по дорожке парка все дальше и дальше, а я сидела, пригвожденная к скамейке.
— Так бывает, — женщина неловко улыбнулась. — У меня это третий сын.
— Да, — без эмоций ответила я.
Вскоре лохматый улыбчивый радужный зверь оказался в помойке. Он к тому времени совсем истрепался и загрязнился. Наверное, его пора было выбросить. Хотя моя мама до сих пор хранит моего медведя. На память. Больше у моей дочери детских игрушек, подаренных мной, не было. Она их не принимала.
Я налила в стакан минеральную воду. Пузырьки газа, поднимаясь со дна, исчезали у границы воды. Разбиваясь о воздух, они еле слышно шипели. Раз — и нет! Будто и не было никогда.
У моего мужа тяжелый характер матерого одиночки. Не случилось бы поездки на Амударью, произошло бы что-нибудь еще. Мой отец оказался прав. У нас ничего бы не вышло. Два больных сердца не уживаются вместе. Ни к чему сожалеть.
Я зарегистрировала заявление об уходе и отнесла в кадры.
— На повышение? — согнувшись в реверансе, спросила кадровичка.
Я посмотрела сквозь нее, она стушевалась. Я вышла, спокойно закрыв за собой дверь. Приехала домой, прошла в свою комнату и легла на кровать прямо в туфлях. Не раздеваясь. И провалилась в сон.
— Она не подпишет! — крикнула моя дочь. Я проснулась от ее голоса.
— Подпишет, — уверенно сказал мой муж.
— Ты ее не знаешь! Не подпишет! Специально!
— Я обещаю тебе, все будет хорошо, — мягко произнес мой муж.
— Если ты уедешь от меня, я этого не вынесу! — отчаянно сказала дочь. — Ты знаешь! Я не могу с ней остаться!
— Мариша, — увещевательно обратился к ней муж, — это же твоя
— Я ненавижу ее! — Голос моей дочери взорвался застарелой ненавистью. — Она всю жизнь обещала мне умереть, да не умерла! Я хочу, чтобы мы наконец остались вдвоем!
Я встала с кровати и прошла к ним, цокая каблуками по паркету. Они сидели друг напротив друга и, застыв, смотрели на меня. Я чуть не рассмеялась. Наверное, так встречают исчадье ада.
— Что нужно подписать? — спросила я.
— Я уезжаю по контракту в Штаты, — после паузы сказал мой муж. — На пять лет. Марина может поехать со мной?
— Может. Что подписывать?
Он протянул мне папку, я расписалась не глядя. Я вышла из комнаты и уже в дверях обернулась:
— Надо оформить развод до вашего отъезда. Сейчас это не проблема.
Самое странное, мне вдруг стало легко. С меня свалился старый, ненужный, невыносимый груз. От меня уезжали три фаланги, мой муж, моя дочь и их ненависть ко мне. Та самая ненависть, которая травила меня своим трупным ядом. Я даже к нему привыкла. Ко всему привыкаешь. Даже к трупному яду.
Я скинула туфли и снова легла. Закрыла глаза и вспомнила о тайне шуршащих колокольчиков. В той самой моей погремушке, которую я не разломала. Не смогла. Хотя старалась. Вдруг я узнала бы что-нибудь такое, что помогло бы мне жить? Я видела ее перед глазами так же ясно, как и тогда, в детстве. Даже следы моих четырех зубов на колокольчике. Меня слишком любили в детстве, пришло время, и я долги отдала. Я улыбнулась самой себе из детства, торжествующе подняв над головой пластмассовое кольцо без колокольчиков. Зачем я их отломила? Что я делала не так? Выбрала человека не впору? Больше или меньше себя. Или что? Наверное, ответ унес космический глаз с расширенным сиреневым зрачком. Не надо было выбрасывать бирюзовую бусину. Ведь мне уже тогда было страшно.
— Марина сказала лишнее. Она так не думает…
Я услышала неподалеку голос мужа. Я отмахнулась от него рукой, не открывая глаз. Он мешал мне думать.
Когда погасла моя божья искра?
Я положила на стол Марины золотую трехъярусную серьгу, найденную в шлейфе Великого шелкового пути. Краткое пособие по буддизму мне больше не нужно. Я в нем ничего не понимала. Я оставила серьгу на память. У нее должно было остаться хоть что-то от меня. Это ритуальный жест. Не более.
Я вчера узнала точно, о чем знала всегда. Моя дочь ненавидела меня. Давно. Моя дочь, которую я родила, чтобы владеть безраздельно, давно желала моей смерти. А мне абсолютно все равно. Я могу ее больше никогда не увидеть, а мне все равно. Мне нужно биться головой об стену и кричать от отчаяния, а мне все равно. Что со мной не так?
Я поехала на нашу дачу, чтобы чем-то себя занять. Мы давно купили дачу, но на ней никто не бывал. Она заросла и одичала. Зато рядом текла речка с запрудой, в ней иногда купались дети из соседних дач. Только детей было очень мало.