Пассажир “Полярной лилии”
Шрифт:
4. Два билета
Когда пассажиров и офицеров собрали в салоне, начальник полиции с изящной непринужденностью произнес короткую речь:
— Сударыня, господа, вы в курсе трагического происшествия, которым объясняется мое появление на судне. До сих пор все дает нам основания полагать, что преступника среди вас нет — он прыгнул за борт сразу по приходе в Ставангер. Правда, нам предстоит выполнить некоторые формальности, но прошу верить, что я постараюсь по возможности облегчить их для вас.
Благоволите не расценивать их как
Другой полицейский в чине комиссара, обратившись к команде с несколькими фразами покороче, уже обыскивал койки, мешки и чемоданы матросов.
Лебедки остановились. Судно было готово отвалить — оставалось лишь получить разрешение полиции.
В каюте № 24 два эксперта зафиксировали положение тела и сделали серию снимков. Затем труп положили на носилки, спустили на берег, и они исчезли в тумане.
Трудно было проявить больше такта и разрядить атмосферу деликатнее, чем это удалось начальнику полиции. Однако даже после его речи, нет, именно после нее, лица у всех, от Эвйена до второго помощника, приняли одинаково натянутое выражение.
В конце концов, раз никто не арестован, значит, под подозрением остается каждый.
И каждый следил за собой, силясь выглядеть как можно естественнее. Особенно неловко чувствовал себя, видимо, Петерсен: начальник полиции пригласил его обойти вместе с ним каюты. Капитан потребовал начать с его собственной, сам, подавая пример, открыл чемодан, вытащил ящик маленького бюро, даже приподнял матрас.
— Ну что вы, что вы! — запротестовал начальник.
Следующую каюту занимал Эвйен, который ожидал обыска, стоя в ногах койки. Держался он, как путешественник во время таможенного досмотра. Заранее снял чемоданы с багажной сетки и отпер замки. Несколько раз пытался улыбнуться, особенно когда показывал разную неожиданную мелочь.
— Это кларнет для моего старшего — ему двенадцать… Это рабочая корзинка для моей младшей — ей семь… А это новые грампластинки — я запасаюсь ими ежегодно… Книги… Это? Жена, знаете ли, дала поручение: привезти постельную клеенку для нашего малыша.
— Достаточно, достаточно! — запротестовал начальник полиции.
Но Эвйен выложил еще три костюма, смокинг, тонкое белье со своей меткой, счета от «Савоя» в Лондоне и «Мажестика» в Берлине.
— Благодарю вас. Не будете ли так любезны предъявить свой паспорт инспектору, дежурящему наверху.
Вы же понимаете: простая формальность… Вы сами, естественно, никого не подозреваете?
— Нет, никого! — суховато отозвался Эвйен.
Следующая каюта была свободна. Затем шла та, где лежал багаж Эрнста Эриксена, исчезнувшего пассажира.
— Вещи я изымаю, — объявил начальник полиции. — Распорядитесь спустить их на пристань… Посмотрим!
Вещевой мешок, старый костюм. Две сорочки.
Багаж был скудный. Одежда хорошего покроя, но поношенная. Запасных носков и тех нет.
— Пойдем дальше.
Катя Шторм последовала примеру
Она заранее выложила вещи на койку и, так как начальник полиции постеснялся перерывать руками ее платья и белье, сама проделала это, хотя и дрожащими руками.
Петерсен остался в дверях. Он чувствовал себя униженным и почему-то слегка встревоженным. Однако именно он приметил на полу маленький сиреневый бумажный веер, поднял его и вполголоса прочел:
— «Кристаль-палас», Гамбург.
— Моя последняя ночь на суше! — рассмеялась Катя. — Заехала на час в «Кристаль»: захотелось потанцевать.
— Вы были там одна? — поинтересовался начальник полиции, — Разумеется, одна.
Туалетов у нее десятка полтора, один другого элегантней и ослепительней. А такое белье бывает только у светских красавиц. Несессер из чеканного серебра.
Любой предмет, даже самая пустяковая безделушка, — подлинное произведение искусства.
На всем марки магазинов с авеню Оперы, улицы Мира [5] , а также лондонских и берлинских торговых домов.
5
Улицы в Париже, на которых сосредоточены самые модные и дорогие магазины.
Контрастировал с этой роскошью лишь короткий зонтик, купленный в Брюсселе, самое большее франков за сто. Катя опять рассмеялась и с наигранной веселостью пояснила:
— В Бельгии я попала под дождь и зашла в первую попавшуюся лавку.
— Вы обычно живете в Париже?
— В Париже, Берлине, Ницце.
— С художником Максом Файнштайном знакомы?
— Нет. Он мой соотечественник? И, конечно, еврей?
— Когда вы прибыли в Гамбург?
— В четверг вечером. Рассчитывала, что в пятницу будет пароход, идущий в Норвегию.
— Приехали из Парижа?
— Не прямо оттуда. Неделю провела в Брюсселе, два дня в Амстердаме.
Она старалась сохранять непринужденный вид, смотрела собеседнику в глаза. Но в подобных случаях опасно судить о человеке по манере держаться: невиновный, чувствуя себя на подозрении, нередко теряется сильней, чем преступник.
В каюте пахло духами, пол был усеян окурками. На столике стояла наполовину пустая бутылка ликера.
— Благодарю, мадам.
— Мадмуазель, — поправила она.
— Долго рассчитываете пробыть в Норвегии?
— Несколько недель. Хочу посмотреть Лапландию.
Петерсен собрался было вмешаться и спросить:
«Сколько у вас с собой денег?» — но покраснел от одной мысли об этом.
Последний визит — к Арнольду Шутрингеру — оказался самым кратким. Багажа мало. Одежда удобная, но недорогая. Почти новые туалетные принадлежности — такие продаются в любом универмаге. Словом, человек обстоятельно подготовился к поездке.
Спокойный, тяжеловесный, он, чуть нахмурясь, смотрел, как расхаживает по каюте начальник полиции, но сам ни во что не вмешивался и на вопросы не напрашивался. Ответил на них в самых кратких словах.