Passe Decompose, Futur Simple
Шрифт:
* *
Было начало десятого. Сандра вышла из туалета, вытираясь жалким крошечным полотенцем. Он сидел на полу, курил. Тело медленно остывало. Меж лопаток подсыхал ручеек пота.
– Не грусти,- сказала она, стягивая юбку с кресла.
– Ca nous est deja arrive... Помнишь? На Искии? Ты тоже не мог кончить.
– C'est ma tete...
– сказал он.
– Чья же еще? Конечно, это твоя голова. Твоя дурацкая голова. Она застегивала блузку.
– У меня еще немного времени, пройдем через сад?
Он протянул руку и достал флягу с виски.
– Я бы выпил пива,- сказал он,
– Холодного пива.
– Ростан открыт до которого часа?
– спросила она.
* *
Было начало десятого. Он позвонил Жюли. Её голос был карамельно сладок.
– Я тебя жду...
– Слушай, - он смотрел, как Сандра большим гребнем расчесывает волосы.
– Приехал Ким. Он не звонил? Я не знаю, где его искать...
– Во сколько ты будешь?
– её голос погас.
– Через час?
– вопросительно ответил он. Сандра кивнула.
– Через час. Если он позвонит,- скажи, что я еду...
* *
Они вернулись в "Ростан" и он быстро, у стойки, выпил кружку бочкового. Перейдя улицу наискосок, они вошли в сад.
С этой стороны, со стороны улицы Медичи и бульвара Сен-Мишель, каштаны уже начали желтеть. Солнце теперь было совсем низко, где-то возле монпарнасской башни, и приходилось щуриться. Лучи были густо малиновыми, иногда почти зелеными, и пока они не миновали фонтан и бассейн с утками, было невозможно снять солнечные очки. Они сели возле балюстрады, сдвинув вместе два тяжелых кресла.
– Je ne suis pas triste, - сказал он.
– Не переживай за меня.
Она нагнулась и поцеловала его в ладонь. Она делала это редко и каждый раз по спине у него пробегали мурашки. Длинные тени падали со всех сторон, сужались, тянулись к бассейну. Слабо пахло лимоном, цветами табака, застоявшейся водой.
– Ты думаешь, мы смогли бы жить вместе? Если бы я развелась?
– Сандра смотрела в сторону.
Боже!
– подумал он. Конечно! С этой же минуты, раз и навсегда!
– А ты хочешь?
– сказал он вслух.
Он достал сигарету, сломал пополам, закурил.
– Я не знаю, - он смотрел, как, тараня мягкие складки рыжей пыли, к ножке кресла ползла пчела, - что именно в нас испорчено. Я имею, в виду во мне... В Киме, быть может... Мы ведь двойники... Понимаешь? У меня такое ощущение, что я или родился без какого-то органа внутри, или же он у меня атрофирован с детства. По крайней мере я - не такой, как вы. Как вы здесь. Мы - не такие. Глупо, но к тому выводу приходишь после стольких лет... Не люблю это слово - эмиграции.
Ветер колыхнул ветви деревьев над ними, розовая пыль поднялась облаком, светясь там, где ее пронизывали лучи низкого солнца, завилась игрушечным смерчем... Небо было наполнено остывающим светлым дрожанием.
– Ты хочешь сказать, она продолжала смотреть в сторону, что каждый раз, я знаю, ты это слово тоже не любишь, каждый раз, когда ты чувствуешь себя счастливым, у тебя появляется чувство вины... Или грусти? Что ты не можешь быть просто - счастливым? Без - последствий?
– Знаешь, когда падаешь из окна, можно при желании сказать, что летишь, но на самом деле все же - падаешь... Когда я с тобой, я действительно счастлив. И в то же самое время во мне гудит какая-то тревога.
Пчела дернулась, снялась с места и исчезла.
– Это твой ответ?
– спросила Сандра.
– Ты не хочешь жить со мной, из-за этой твоей тревоги?
Где-то возле баскетбольной площадки раздалась трель свистка. И сразу со всех сторон, из глубины сада, от дворца, из далеких зарослей рододендронов у фонтана Медичи, со стороны колоннады и облупленных львов полетели свистки охранников.
– Fermeture!
– кричали со всех сторон.
– Закрываем. Fermeture!
Толстый седобородый охранник со свистком в руке приближался к ним. Закрываем, дамгоспода,- красными мокрыми губами улыбался он,- Fermeture!
Они встали и пошли к выходу. В густой тени каштановой рощи самые последние солнечные подтёки горели в горячем песке, как лужи крови.
– С этой стороны закрыто, предупредил их откуда-то сбоку голос охранника.
– По центральной аллее, пожалуйте...
– Если бы ты и я с завтрашнего утра стали бы жить вместе, начал он, удивляясь тому, что слова удавались ему с трудом, что их трудно вдруг стало выговаривать,- и если бы через год или же через пять лет между тобой и мной все бы кончилось, перестало вибрировать, иссякло, для меня бы это был конец всего. Не тебя и меня...
– он вел ее за руку, как водят детей.
– А всего. Понимаешь? Конец всего, что может в жизни быть. Вообще.
– И ты не хочешь рисковать?
– спросила она, скосив глаза. Голова ее была опущена, словно она на ходу искала что-то под ногами.
– Дурак.., добавила она после паузы, тряхнув головой.
– Ты просто очень глупый, дебильный, совершенно идиотский круглый квадратный дурак!
– Я знаю, сказал он.
– Я больше, чем дурак.
– Поговорим о чем-нибудь другом... Она подняла голову. Глаза ее блестели, рот натужно улыбался.
– О чем ты хотел? Когда мы шли...
Он набрал полные легкие воздуха.
– У меня такое ощущение, начал он, чувствуя почти физически, как раздваивается, что настала совсем другая эпоха. Это пока не заметно. Но мы перебрались всем скопом в совсем другие времена. Не знаю, чувствуешь ли ты это... Я помню году в семьдесят пятом,- почти всхлипывая, продолжал он сквозь густой туман невыносимой собачей тоски, - встретил я где-то в Москве одну приятельницу. Она была замужем за дипломатом и только что вернулась из Европы. "Ну как там, спросил я, в Европе?
– Потрясающе, сказала она, - вся Европа танцует..." Так вот, я хочу тебе сказать...
– они остановились, это не потому, что теперь мне за сорок. В Европе больше не танцуют. Танцы кончились. В общем-то всё кончилось: сексуальная революция, гонки по автострадам, эЛэСДэшные путешествия, острова в теплом море, по дешевке купленные старые фермы в Бретани, Вудсток, Маклюен, ТМ... То есть всё это продолжает кое-как существовать, всё это еще наполнено жизнью, но это как отражение в гаснущем зеркале. Знаешь, посмотришь на ветку жасмина, закроешь глаза, и она у тебя еще дрожит где-то на изнанке век... Все что происходит нынче - лишь отражение в гаснущем зеркале, на изнанке век...