Пассионарная Россия

Миронов Георгий Ефимович

Вольнолюбие, свободомыслие у него – в значительной мере от Московского дворянского института и Царскосельского лицея, давших ему, кроме того, хорошее общегуманитарное образование и развивших интерес к литературе. Об этом периоде жизни писателя, как и о последующих, наиболее колоритное и объемное представление дадут читателю не беллетризованные биографии, а легшие в их основу мемуары современников (см.: M. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников: В 2 т. 2-е изд. М, 1975).

После окончания лицея в 1844 г. Салтыков служит чиновником Военного министерства, участвует в кружке М. В. Петрашевского, увлекается идеями французских социалистов и пропагандирует принципы воспитания гармонично развитой личности.

В одном из первых его произведений – повести «Запутанное дело», опубликованной в журнале «Отечественные записки» сразу после Февральской революции 1848 г во Франции,

власти усмотрели «стремление к распространению революционных идей», и из-за них в апреле 1848 г. Салтыков был сослан в Вятку. Принято считать, что российским писателям – от Пушкина до Бродского – ссылки были только на пользу, ибо прибавляли знания жизни и новых впечатлений. Однако дело это сугубо индивидуальное. На Салтыкове ссылка поначалу отразилась тяжко: депрессия, апатия, остановка в творчестве. Однако длившееся около восьми лет изгнание, как признавал позднее сам писатель, явилось для него и «школой жизни». Преодолев временную депрессию и будучи человеком земным, образованным и деятельным, он быстро выдвинулся в губернской администрации. По делам службы он часто разъезжал по уездам своей и соседних губерний хорошо изучил быт, психологию всех слоев населения.

После смерти Николая I и поражения России в Крымской войне – наступает эпоха смягчения политического режима, подготовки к отмене крепостного права. В 1856 г. Салтыков возвращается в Петербург. И вскоре на основе впечатлений от вятской ссылки пишет «Губернские очерки» (1856–1857) и публикует их в «Русском вестнике» под псевдонимом Н. Щедрин.

Жесткой и жестокой оказалась первая сатирическая книга Салтыкова. Провинциальное чиновничество – от мелкого канцеляриста до губернатора – предстало с ее страниц как банда жуликов, казнокрадов, вымогателей, бездельников, крепостников, бюрократов.

Чернышевский и Добролюбов были от книги в восторге. Читающая Россия – в ужасе: неужели это все о нас?

Постепенно пришло понимание специфики зрения сатирика: и о нас – тоже!

Создалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, писатель Н. Щедрин вместе с вождями революционной демократии Добролюбовым, Чернышевским, Некрасовым со страниц «Современника» и в своих сатирических произведениях клеймит все подлости в управлении государством Российским, а с другой – в качестве вице-губернатора в Твери и Рязани (1856–1862), председателя Казенной палаты в Пензе, Туле и Рязани (1865–1868) служит той самой командно-административной машине, которую обличает как писатель. Противоречия здесь, думается, нет, ибо, конечно же, не считал чиновник Салтыков всех своих коллег идиотами, казнокрадами и мздоимцами, а видел вокруг себя немало подвижников, истинных российских интеллигентов на чиновничьих должностях; и сам он, «находясь на должностях», старался хоть как-то облегчить жизнь мужика или городского бедного мещанина. Что же касается борьбы с недостатками, то вел он ее и литературными, и «управленческими» средствами. И трудно нам сегодня согласиться с недавно еще распространенной точкой зрения (см., напр., статьи члена-корреспондента АН СССР А. Бушмина) на соотношение внешней линии жизни и внутренних побудительных мотивов поведения M. Е, Салтыкова-Щедрина. Не потому он скорее всего оставил в 1868 г. службу, что не мог более выносить противоречие между служением административно-командной системе самодержавия и обличением ее в литературных своих произведениях. На службе он, подобно тысячам других совестливых российских интеллигентов, пытался приносить конкретную пользу людям, и часто это ему удавалось. Находясь на «должности», он собирал бесценный материал, служивший ему отправным в сочинении фантасмагорических сатир и антиутопий. Однако совмещать службу государству и литературное служение музе – дело хлопотное. Да и собранный материал просился на бумагу.

В 1870 г. закончена «История одного города». На этот раз, в отличие от «Губернских очерков», под увеличительным стеклом сатиры оказались бюрократы столичные. А это требовало уже определенной «маскировки»: «история» была представлена как найденная в архиве «летопись» XVIII в. Более того, и применительно к минувшему веку существовал предел для сатиры, а потому высшая власть государства Российского предстала в ней как бы в виде средней – в мундирах градочальников, а установленный ими режим – в образе города Глупова.

Имена многих из них стали в России нарицательными. И хотя современники понимали, что здесь гротеск, фантастика, преувеличение, представляющее реальную Россию в причудливом, невероятном виде, тем не менее – угадывали за героями Щедрина реальных «героев своего времени». В галерее сей наиболее зловеща и колоритна фигура градоначальника Угрюм-Бурчеева, мечтавшего всю Россию

превратить в казарму, все население опутать сыском, добиться полного единообразия во всем – от одежды до мыслей. В конечном итоге «социалист» Салтыков-Щедрин создал своеобразную антиутопию – перевернутый мир вечно строящегося социализма. Хотя имел в виду конкретную эпоху – вторую половину XIX в.

Тогда в его героях узнавали одних «антигероев»: Негодяев напоминал современникам Павла I, Грустилов – Александра I, Перехват-Залихватский – Николая I, вся глава об Угрюм-Бурчееве полна намеков на Аракчеева, «сподвижника» как Павла I, так и Александра I, при этом современники часто понимали, что речь не о прошлом – о настоящем. Сегодня же мы узнаем других и вновь, как и сто лет назад, совмещаем чудовищные маски, созданные кистью мастера, и лица уже наших современников из «высших эшелонов власти» последних восьми десятилетий. И это закономерно: таков масштаб таланта. Другой вопрос: можно ли изучать историю государства Российского по писателю Щедрину? Скорее все-таки – историю литературы второй половины XIX в. Но и – историю России! Только с поправкой: как ни фантасмагорична российская жизнь, «один к одному» с литературой, тем более сатирической, гротескной, она не совмещается…

Навсегда порвав со службой, становится Михаил Евграфович в 1868 г, вместе с Некрасовым, во главе «Отечественных записок», продолжавших традиции «Современника».

Начинается самый блестящий период в творчестве писателя. На протяжении одиннадцати с лишним лет, с 1863 по 1874, он создает сатирический цикл «Помпадуры и помпадурши», герои которого стоят в одном ряду с обитателями города Глупова. И вновь придуманные писателем «имена» стали нарицательными: имя фаворитки короля Людовика XV маркизы де Помпадур послужило так часто затем используемым определением для всесильных губернаторов и их любовниц из среды губернских дам.

Русское звучание этого французского имени, по замечанию Е. И. Покусаева (см. его книгу «Революционная сатира Салтыкова-Щедрина».), так походило на колоритное «самодур», такое неожиданное по аналогии с ним создавалось любопытное соединие понятий помпы, помпезности и дурости, что чутье Салтыкова-Щедрина безошибочно убеждало, какие большие сатирические возможности таит в себе производное от «помпадура».

Историческим фоном сатиры являются 60-е-начало 70-х гг. XIX в. В общественной жизни страны это был период кризиса власти, а отсюда – правительственного либерализма и, как реакция на непрекращающийся, несмотря на либеральные мероприятия верхов, натиск революционно-демократического движения, переход к «твёрдому курсу» и, стало быть, очередной раз – к реакции. Сколько раз «проходила» это Россия! И к любому периоду в ее истории приложима сатирическая модель Щедрина, разумеется, с поправкой на время и иные реалии… Что касается «многопартийной системы» в губернии, которой управляет «либеральствующий помпадур» Митенька Козелков, то тут наступает приятное узнавание у просвещенных россиян как начала, так и конца XIX в., не говоря уже о современниках писателя. В другие эпохи истории государства Российского узнавались нравы, характерные для правления реакционного «помпадура борьбы» Феденьки Кротикова. Жизненным материалом снабдил писателя его опыт работы в Рязани, Пензе, Туле, Твери. А уж от таланта зависело создать не литературную иллюстрацию к истории России, а страшное зеркало на все времена…

«Салтыков-Щедрин показывает, – пишут С. А. Макашина и Т. Е. Сумарокова, – что происшедшая смена старых, «недостаточно глянцевитых помпадуров» николаевского режима «помпадурами» «более щегольской работы», специально приспособленными к новому курсу, на который вынуждено было вступить правительство Александра II, ни в малейшей мере не затронула самих основ существующего режима, как режима деспотического».

Сегодня, сравнивая эпохи правления различных государей из дома Романовых, мы находим в деятельности администрации Александра II немало положительного, отмечая искренность его попыток реформирования и демократизации российской жизни сверху. Однако приходится для этого делать над собой определенные усилия, ибо официальная советская историография приучала нас к одноцветному восприятию любых, самых демократичных реформ самодержавия. Конечно же, они были, с одной стороны, «половинчаты», редкие из них доводились «до конца», а с другой – какие реформы в России были неуязвимы для критики? Об этом не задумывались, и мы, подобно авторам названной выше статьи, вплоть до последнего времени нередко обращались к Салтыкову-Щедрину за аргументами для критики «кризиса верхов», утверждая, что писатель срывал «все либеральные маски, в которые рядились царизм и его слуги», забывая, что сатирик писал не столько о прошлом, сколько о будущем…