Пастернак в жизни

Сергеева-Клятис Анна Юрьевна

(Гладков А.К. Встречи с Борисом Пастернаком. С. 58–60)

* * *

Сегодня получил текст «Гамлета» Пастернака и изучаю его. Вернувшись, сделаю о нем доклад в Секции переводчиков и, может быть, где-нибудь напишу, ибо должен дать выход нахлынувшим чувствам. Странное произведение! С одной стороны, есть прекрасные места, вообще красивый стих, много поэзии и глубокого чувства, а с другой стороны – такая кустарщина, что становится стыдно. Перевод переполнен смысловыми ошибками и стилистическими дикостями. Временами начинает казаться, что П.<астернак> плохо знает русский язык или, по крайней мере, лишен чутья законов русского языка.

(А.А. Смирнов – Т.Л. Щепкиной-Куперник, 20 июля 1940 г. // Вопросы литературы, март – апрель 2013. № 2. С. 23–24)

* * *

В «свете» у нас Шекспиру моему не повезло <…>. В частности,

особенно острый и продолжительный отпор оказан ему в Вашем лице, что, по совести говоря, мне совершенно непонятно. Легко предвидеть, что у Вас явится потребность разуверить меня в этом и Вы заговорите о недоразумениях и пр., но неужели я так прост и беден, чтобы нуждаться в такого рода беспоследственных любезностях? И расточая мне свои лестные выражения о «поэтической прелести», «праве большого поэта» и пр., Вы должны были подумать, как я невосприимчив к этим словам, даже в случае их горячей состоятельности, а тем более когда они ни к чему не обязывают и ничего не значат. Но я не в обиде на Вас, потому что по глупости преувеличиваю степень своего эгоцентрического счастья и не умею чувствовать ничего неприятного.

(Б.Л. Пастернак – А.А. Смирнову, 1 июля 1947 г.)

* * *

…У меня был с Пастернаком потрясающий обмен письмами, в результате которого возможность его участия в однотомнике решительно отпала. Когда-нибудь при свидании расскажу Вам, писать об этом неудобно, но скажу только, что все произошло во внешне очень вежливых формах. Думаю, что его звонок к Вам был искренним <…>, ибо он человек благородный и тонкий, только, к сожалению, немножко полоумный.

(А.А. Смирнов – Т.Л. Щепкиной-Куперник, 29 октября 1947 г. // Вопросы литературы. 2013. Март – апрель. № 2. С. 36–37)

* * *

Я думаю, что мы добьемся своего и увидим Тициана. Что касается моих собственных шагов для его разыскания, у меня план такой. Вы сами видели, как систематически меня отговаривали от вмешательства. Но не это останавливает меня. Я думаю, мне надо выждать некоторый промежуток времени после Ваших летних попыток, чтобы мои усилия не казались их продолжением и чтобы нам не утверждаться в неудачах. Если бы что-нибудь в общественном смысле изменилось в моей судьбе и на меня почему-либо обратили внимание, я, разумеется, немедленно этим воспользуюсь для близкой всем нам троим (с Зиной) цели, и первое мое слово будет о Тициане.

(Б.Л. Пастернак – Н.А. Табидзе, 16 сентября 1940 г.)

* * *

Нина, если нам суждено это счастье и Т. выпустят здесь, как Киру [282] , у меня большая и горячая просьба к Вам. Приезжайте тогда сюда за ним и побудьте с ним немного у нас в Москве или здесь в Переделкине, с Зиною или со мной, и там и тут у Вас будет отдельная комната, сделайте это ради меня и Зины. Как я ни суеверен, Бога мы должны и можем поблагодарить, а значит, мне можно и поздравить Вас и крепко обнять Вас и Ниту. Но смиримся снова и вооружимся терпеньем.

282

К.Г. Андроникашвили – жена Б.А. Пильняка, была арестована в 1937 г., вышла на свободу в 1940-м.

(Б.Л. Пастернак – Н.А. Табидзе, 20 октября 1940 г.)

* * *

…Мой отец и сестры с семьями в Оксфорде, и Вы представите себе мое состоянье, когда в ответ на телеграфный запрос я больше месяца не получал от них ответа. Я мысленно похоронил их в том виде, какой может подсказать воображенью воздушный бомбардировщик [283] , и вдруг узнал, что они живы и здоровы. Так же и Нина Т<абидзе> уехала в Тифлис без малейшей надежды узнать когда-нибудь что-нибудь о муже, а мне намекали даже, что нет уверенности, чтобы он был в живых, а теперь она написала мне, что он содержится в Москве и это установлено [284] .

283

Речь идет о бомбардировках Лондона фашистскими войсками.

284

Информация впоследствии оказалась ложной. Т. Табидзе был расстрелян 16 декабря 1937 г.

(Б.Л. Пастернак – А.А. Ахматовой, 1 ноября 1940 г.)

* * *

Мы с Зиной (инициатива ее) развели большущий огород, так что я осенью боялся, что у меня с нею не хватит сил собрать все и сохранить. Я с Лёничкой зимую на даче, а Зина разрывается между нами и мальчиками, которые учатся в городе. Какая непередаваемая красота жизнь зимой в лесу, в мороз, когда есть дрова. Глаза разбегаются, это совершенное ослепленье. Сказочность этого не в одном созерцании, а в мельчайших особенностях трудного, настороженного обихода. Час упустишь, и дом охолодает так, что потом никакими топками не нагонишь. Зазеваешься, и в погребе начнет

мерзнуть картошка или заплесневеют огурцы. И все это дышит и пахнет, все живо и может умереть. У нас полподвала своего картофеля, две бочки шинкованной капусты, две бочки огурцов. А поездки в город, с пробуждением в шестом часу утра и утренней прогулкой за три километра темным, ночным еще полем и лесом, и линия зимнего полотна, идеальная и строгая, как смерть, и пламя утреннего поезда, к которому ты опоздал и который тебя обгоняет у выхода с лесной опушки к переезду [285] ! Ах, как вкусно еще живется, особенно в периоды трудности и безденежья (странным образом постигшего нас в последние месяцы), как еще рано сдаваться, как хочется жить.

285

Необходимость ездить в Москву была вызвана репетициями «Гамлета», которые шли во МХАТе.

(Б.Л. Пастернак – О.М. Фрейденберг, 15 ноября 1940 г.)

* * *

На ранних поездах

Я под Москвою эту зиму,Но в стужу, снег и буревалВсегда, когда необходимо,По делу в городе бывал.Я выходил в такое время,Когда на улице ни зги,И рассыпал лесною темьюСвои скрипучие шаги.Навстречу мне на переездеВставали ветлы пустыря.Надмирно высились созвездьяВ холодной яме января.Обыкновенно у задворокМеня старался перегнатьПочтовый или номер сорок,А я шел на шесть двадцать пять.Вдруг света хитрые морщиныСбирались щупальцами в круг.Прожектор несся всей махинойНа оглушенный виадук.В горячей духоте вагонаЯ отдавался целикомПорыву слабости врожденнойИ всосанному с молоком.Сквозь прошлого перипетииИ годы войн и нищетыЯ молча узнавал РоссииНеповторимые черты.Превозмогая обожанье,Я наблюдал, боготворя.Здесь были бабы, слобожане,Учащиеся, слесаря.В них не было следов холопства,Которые кладет нужда,И новости и неудобстваОни несли как господа.Рассевшись кучей, как в повозке,Во всем разнообразьи поз,Читали дети и подростки,Как заведенные, взасос.Москва встречала нас во мраке,Переходившем в серебро,И, покидая свет двоякий,Мы выходили из метро.Потомство тискалось к периламИ обдавало на ходуЧеремуховым свежим мыломИ пряниками на меду.1941

* * *

Пастернак вышел из дома вместе со мной. По дороге он говорил, что на него очень действует весна. Всюду жизнь, парочки военных вместе с девицами. «Хочется достать часы и посмотреть – сколько еще осталось жить».

(Горнунг Л.В. Встреча за встречей: по дневниковым записям // Пастернак Б.Л. ПСС. Т. 11. С. 88–89)

* * *

Я это пишу Вам, так как знаю, что это счастье когда-нибудь разделю с Вами и с Т<ицианом>, что мы как-нибудь вчетвером, с гостями еще когда-нибудь пообедаем всем пережитым, вкусно, в течение целой летней ночи или нескольких, и будем друг у друга гостить, счастливо, утомленно, отдохновенно!

Тициан жив и где-то совсем недалеко, и ждать остается все меньше и меньше. Т<ициан> – лицо коренное моего существованья, он бог моей жизни, в греческом и мифологическом смысле. Мне кажется, я не мог бы быть таким счастливым, так любить Вас, занимать такое место во времени и ждать еще так многого для себя впереди, если бы Т<ициан> еще не предстоял мне.

(Б.Л. Пастернак – Н.А. Табидзе, 27 декабря 1940 г.)

* * *