Пастернак
Шрифт:
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом По сердцу моему.
И в нем навек засело Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.
И оттого двоится Вся эта ночь в снегу,
И провести границы Меж нас я не могу.
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет Остались пересуды,
А нас на свете нет?
Все время, прошедшее с момента ареста Ивин- ской до ее освобождения в 1953 году, Пастернак считал своим долгом поддерживать ее семью, оставшуюся фактически без средств к существованию.
* Ольга Ильинична Попова (Святловская), художник- график, подруга Ивинской, доверенное лицо Пастернака.
** Ныне станция метро «Кропоткинская».
183
Это дало возможность ее матери не согласиться на определение внуков в детский дом, как очень
184
тех страшных обстоятельствах, в которых другие не выдерживали.
Материальная помощь семье Ивинской, уменьшающиеся тарифы за переводы, необходимость обеспечить себе возможность работы над романом, которая давала Пастернаку внутренние силы не замечать удушливой атмосферы, распространившейся в обществе, требовали каторжного труда. Эти постоянные физические и душевные усилия, непроходящая усталость, переживания и страх за близких явились причиной тяжелого инфаркта миокарда, который Пастернак перенес в октябре 1952 года. В письме О. М. Фрейденберг он описывал свои ощущения: «В первые минуты опасности в больнице я готов был к мысли о смерти со спокойствием или почти с чувством блаженства. Я сознавал, что оставлю семью на первое время не в беспомощности и что у них будут друзья. Я оглядывал свою жизнь и не находил в ней ничего случайного, но одну внутреннюю закономерность, готовую повториться. Сила этой закономерности сказывалась и в настроениях этих мгновений. Я радовался, что при помещении в больницу попал в общую смертную кашу переполненного тяжелыми больными больничного коридора, ночью, и благодарил Бога за то, что у него так подобрано соседство города за окном и света и тени, и жизни и смерти, и за то, что он сделал меня художником, чтобы любить все его формы и плакать над ними от торжества и ликования»120. Те же мысли звучали и в стихах:
«О Господи, как совершенны Дела Твои, думал больной,
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу И плачу, платок теребя.
185
О Боже, волнения слезы Мешают мне видеть Тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком Бесценным Твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук Твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».
Чувством благодарности и сознанием полной творческой и человеческой реализованности наполнен этот трагический текст, в котором, как и в романе Пастернака, бессмертие становится естественным продолжением жизни-дара и жизни-служения.
Ивинская была освобождена из лагеря по амнистии 1953 года. Отношения между ней и Пастернаком возобновились примерно в 1955 году, но очевидно, не с той интенсивностью, с какой этот роман начинался. Теперь Ольга Всеволодовна в большей степени становится помощницей Пастернака, ее почтовый адрес он дает некоторым своим
186
Н. С. Хрущеву и в редакцию газеты «Правда», которые он был вынужден подписать, чего потом бесконечно стыдился.
Ивинская в эту страшную пору играла довольно двусмысленную роль: через нее партийные функционеры транслировали Пастернаку свои ультиматумы, с ней вели переговоры о его дальнейшей судьбе, очевидно, хорошо понимая, что, напуганная своим лагерным прошлым, она не откажет им в содействии. Так и происходило. Стараясь оказать на Пастернака самое эффективное давление, Ивин- скую лишили заработка отняли у нее переводы, на которые уже были подписаны договоры. И опять же не просчитались. После тяжелого разговора с Ольгой Всеволодовной, отправив в Нобелевский комитет телеграмму об отказе от премии, Пастернак параллельно телеграфировал в отдел культуры ЦК: «От премии отказался, верните работу Ивин- ской». Ольга Всеволодовна описывает в своих воспоминаниях страшный эпизод, когда доведенный до отчаяния Пастернак пришел к ней предложить двойное самоубийство, и ей с трудом удалось отговорить его от этого.
Когда страсти улеглись и жизнь постепенно вошла в приемлемую колею, Ивинская стала заводить разговоры о разводе. Она настаивала, чтобы Пастернак защитил ее своим именем: иначе история с ее арестом может в любой момент повториться. Уход из семьи стал в ее устах непреложным требованием. Однако как раз этого Борис Леонидович не мог и не хотел ей дать. Тогда же, по категорическому запросу властей, Пастернак был вынужден покинуть Переделкино на время приезда в Москву премьер-министра Великобритании Г. Макмиллана. Ольга Всеволодовна настаивала на том, чтобы
187
отправиться вместе к приглашавшему их К. Г. Паустовскому в Тарусу. Борис Леонидович выбрал иное: решил ехать с Зинаидой Николаевной в Тбилиси. Последовали резкие выяснения отношений; в конце концов Ольга Всеволодовна уехала в Ленинград, не оставив Пастернаку своего адреса. Из Тбилиси он писал ей в Москву, рассчитывая, что дочь перешлет письма: «Я ужасно, как всегда, люблю тебя и уверен, что ты этого не чувствуешь, считаешь недоказанным и не замечаешь. Что касается меня, то если бы можно было надеяться, что все останется так, как было до наших последних объяснений, я был бы наверху блаженства. Фантазировать сверх этого немыслимо и неисполнимо»121. Однажды уже пережив тяжелейший разрыв семейных отношений, зная, что Зинаида Николаевна страшится и не примет развода, сохраняя внутреннюю преданность ей, 69-летний поэт решил остаться с семьей. Это решение не было продиктовано слабостью или упадком сил, оно скорее было победой над искушением иллюзорного счастья.
Примирение между Пастернаком и Ивинской произошло, но неполное, и осадок от его категорического отказа менять свою жизнь до конца оставался в их отношениях. Во время его последней болезни, протекавшей на переделкинской даче, родственники, в том числе и Зинаида Николаевна, предлагали ему устроить встречу с Ольгой Всеволодовной, но он упорно отказывался. Почему? Возможно, не хотел причинять боль самоотверженно ухаживавшей за ним жене. А может быть, по святому праву умирающего, отсекал всё лишнее и несущественное, не опасаясь больше показаться бестактным, неблагодарным, равнодушным. Ивинская так и не смогла с ним проститься.
188
После смерти Бориса Леонидовича в ее квартиру практически сразу стали делать визиты сотрудники КГБ: сначала интересуясь оставшимися у нее рукописями Пастернака, потом с обысками. Ивинскую арестовали вторично через два месяца после смерти Пастернака, в августе 1960 года, и осудили на восемь лет лагерей. Несомненно, это была месть советской системы за сокрушительный успех «Доктора Живаго», международный скандал с Нобелевской премией и провал антипастернаков- ской кампании. Вместе с матерью в лагерь отправилась и дочь Ивинской И. Емельянова*.