Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

Дельбланк Свен

Я слышал звуки псалма, когда шел к своему «Фольксику», чтобы вернуться домой в Уппсалу. Все оказалось проще и в то же время труднее, чем я себе представлял. Но теперь я знал выход, по крайней мере.

Потом я сидел у себя в комнате и смотрел, как над Уппсалой заходит солнце. О, если бы маятник времени остановился! Но он продолжает качаться где-то в другом месте, когда мы, люди, погружаемся в темноту и ночь.

А тот человек, который лежал в гробу в церкви Тенсты, тот человек уже давно погребен в черной земле. Среди собравшихся в церкви были, в основном, старики. Покойник, верно, был очень старым человеком, которому страшно хотелось спать.

Передо

мной на столе стояла наполовину опорожненная бутылка вина. Ей предстояло подождать еще несколько дней. У меня на земле оставались еще кое-какие дела.

Но я уже хорошо знал, что нужно делать.

Послесловие

Приблизительно в это же время меня навестили полиция и таксист Рольф Перссон, и именно с их помощью и после разговора с семейством Эрикссон из Хёгена я сумел составить нижеследующий рассказ о последних днях и окончательном исчезновении Гуннара Эммануэля. Большую помощь мне оказали также оставленные им заметки, которые во многом дополнили предыдущие главы этого повествования.

После поездки в церковь Тенсты Гуннар отправился к семье в Хельсингланд, вероятно, чтобы попрощаться навсегда. Как обычно, атмосфера в доме была настолько буйной, что ему не удалось обрести того покоя, на который он надеялся. Берит приняла его холодно, поинтересовавшись, почему он не остался дома на лето, в самую страдную пору. Гуннар вполне естественно не смог дать никакого убедительного объяснения.

Между Берит и Барбру, судя по всему, установились весьма неприязненные отношения, почему, мне выяснить до конца не удалось. Как бы то ни было, в доме царил полный разлад, поэтому Барбру поступила работать завхозом в школу Бергшё, ту самую, где когда-то работал дед. Она много говорила о том, как трудно найти место в детском саду.

Атмосфера в доме мучила Гуннара Эммануэля, и он предпринял несколько попыток примирить мать и сестру, однако успеха не достиг. Он добился лишь того, что женщины в своей ярости — столь же многословной, сколь и оглушительной — объединились против него. Детишки тоже внесли свою лепту в эту перепалку.

Утром на второй день Гуннар случайно увидел мать полураздетой — они жили, очевидно, в страшной тесноте — и к своему ужасу понял, что она, должно быть, беременна. Он спросил, и его подозрения подтвердились: да уж, все так и есть, и с этим ничего не поделаешь.

Гуннар Эммануэль пришел, конечно, в уныние. Матери скоро сорок, и у нее уже есть дебильный ребенок. Еще одни роды должны быть опасны и для матери, и для ребенка.

Он попросил мать «съездить в больничку в Худике, чтобы ей там помогли избавиться от плода». Берит отказалась наотрез: она намерена выносить то, что заполучила, и точка. И черт подери, когда всякие доктора делают уколы, режут и копаются в тебе, то это гораздо неестественнее, чем родить ребенка. Так-то вот, и хватит болтать об этом!

У Гуннара опустились руки, он не понимал мать. Позицию Берит было действительно трудно объяснить. Рассуждать о каком-то там крестьянском уважении к нерожденной человеческой жизни было бы романтично сверх всякой меры. Очевидно, она надеялась с помощью ребенка привязать к себе «Гурру». Возможно, она даже мечтала о браке. Гуннар же был подавлен, а чувство отчужденности по отношению к матери переросло чуть ли не в страх.

Позднее в тот же день он стал свидетелем ссоры между Берит и «Гуррой», закончившейся по обыкновению дракой. Он вмешался и начал увещевать возвращенного

в общество гражданина, который, судя по всему, принял на грудь самогона. Но Берит, вскипев, встала на сторону сожителя. Разве это не мой мужик, чего ты нос суешь куда не надо? Но мама, почему ты должна мириться с этим? Да, как есть, так и есть, и пока в доме есть мужчина…

Дурное настроение развеялось, когда Гуннар позднее стал прощаться. Он обнял мать и сестру с таким взрывом чувств, к которому в этой среде, пожалуй, не привыкли. Женщины с плачем принялись умолять его остаться, но он отказался. Он прошел к Эллен и поцеловал свою сводную сестру-дурочку в лоб. Ребенок прогулькал что-то непонятное, и Гуннар разразился слезами. И продолжал плакать, когда тронул с места свой старый «Фольксик».

«Гурра» наблюдал за отъездом из окна мансарды.

Затем следуют несколько дней, реконструировать которые оказалось невозможным. Тем не менее спустя три дня после визита в Хёген Гуннар посетил Почтовый банк на Свартбэксгатан и снял со счета все деньги. Была пятница, и площадь возле банка была запружена представителями различных политических организаций, которые собирали деньги, ходили с транспарантами, раздавали листовки и другими подобными способами пропагандировали свои взгляды.

Гуннар Эммануэль планомерно обошел все группы и роздал им большую часть своих денег. Причем соблюдая полную, граничившую с непоследовательностью беспристрастность, поскольку одаривал поровну группы, жестоко враждовавшие между собой. Ни малейших политических предпочтений здесь не просматривается.

Через пару часов в ту же пятницу он остановил такси на Чуркугордсгатан [24] . Я предполагаю, что он побывал, как неоднократно делал раньше, на могиле Фрёдинга. Шофер Рольф Перссон какое-то время колебался, прежде чем посадить Гуннара Эммануэля, ибо вид у того был весьма странный. Глаза почти совсем заплыли, покраснели и слезились, судя по всему, он выпил. От него пахло, не спиртным, но чем-то пахло. Говорил он однако вполне связно, а после того, как показал набитый бумажник, Перссон согласился его везти.

24

Букв. Кладбищенская улица

Гуннар Эммануэль долго сидел молча, и Перссон в зеркальце видел, что у него в руках пачка коричневых конвертов и бумаг, которые он, рассортировав, вложил в конверты, заклеил их и надписал адреса. Наконец он заговорил.

— Меня зовут Гуннар Эманнуэль Эрикссон, — произнес он. — Я из Хельсингланда.

— Вот как, — отозвался Перссон. Ему вновь показалось, что пассажир пьян.

— Поговорить никогда не мешает, — сказал Гуннар Эммануэль. — А как тебя зовут?

Таксист Рольф Перссон кратко ответил. Гуннар опять замолчал, может быть, из-за холодного тона Перссона.

— Самому за руль садиться не стоит, коли выпил, — заявил он в конце концов.

— Да уж, бывает, — сказал Перссон, подозрения которого теперь подтвердились.

В молчании они подъехали к церкви Тенсты. Гуннар Эммануэль вышел из машины. Выглядел он, по словам Перссона, жутко. Глаза совсем заплыли, слезы текли ручьем. Может, наркотики или что-нибудь в этом роде?

— Удивительно, как поют жаворонки, — сказал Гуннар Эммануэль.

— Такая уж сейчас пора.

— А солнце совсем низко.