Пастух
Шрифт:
На закате солнца пришла с хозяевами Дунятка...
Старый дед Артемыч сказал, трогая костылем иедвижную телку:
– Шуршелка - болесть эта... Теперя начнет весь табун валять.
Шкуры ободрали, а туши закопали невдалеке от пруда. Земли сухой и черной насыпали свежий бугор.
А на другой день снова по дороге в хутор вышагивала Дунятка. Заболело сразу семь телят.
Дни уплывали черной чередою. Баз опустел. Пусто стало и на душе у Гришки. От полутораста голов осталось пятьдесят. Хозяева приезжали на
Зорями, когда пожелтевший Гришка отворял скрипучие ворота база, выходил табун на пастьбу и неизменно направлялся через присохшие холмы могил.
Запах разлагающегося мяса, пыль, вздернутая беснующимся скотом, рев, протяжный и беспомощный, и солнце, такое же горячее, в медлительном походе идущее через степь.
Приезжали охотники с хутора. Стреляли вокруг плетней база: хворь лютую пугали от база. А телята все дохли, и с каждым днем редел и редел табун.
Начал замечать Гришка, что разрыты кое-какие могилы; кости обглоданные находил неподалеку; а табун, беспокойный по ночам, стал пугливый.
В тишине, ночами, вдруг разом распухал дикий рев, и табун, ломая плетни, метался по базу.
Телята повалили плетни, кучками переходили к шалашу. Спали возле огня, тяжело вздыхая и пережевывая траву.
Гришка не догадывался до тех пор, пока ночью не проснулся от собачьего бреха. На ходу надевая полушубок, выскочил из шалаша. Телята затерли его влажными от росы спинами.
Постоял у входа, собакам свистнул и в ответ услышал из Гадючьей балки разноголосый и надрывистый волчий вой. Из тернов, перепоясавших гору, басом откликнулся еще один... Вошел в шалаш, жирник засветил.
– Дуня, слышишь?
Переливчатые голоса потухли вместе со звездами на небе.
V
Поутру приехали Игнат-мельник и Михей Нестеров. Григорий в шалаше чирики латал. Вошли старики. Дед Игнат шапку снял, щурясь от косых солнечных лучей, ползавших по земляному полу шалаша, руку поднял - перекреститься хотел на маленький портрет Ленина, висевший в углу. Разглядел и на полдороге торопливо сунул руку за спину; сплюнул злобно.
– Так-с... Иконы божьей, значит, не имеешь?..
– Нет...
– А это кто же на святом месте находится?
– Ленин.
– То-то и беда наша... Бога нетути, и хворь тут как тут... Через эти самые дела и телятки-то передохли.... Охо-хо, вседержитель наш милостивый...
– Теляты, дедушка, оттого дохли, что ветеринара не позвали.
– Жили раньше и без ветинара вашего... Ученый ты больно уж... Лоб бы свой нечистый крестил почаще, и ветинар не нужен был бы.
Михей Нестеров, ворочая глазами, выкрикнул:
– Сыми с переднего угла нехристя-то!.. Через тебя, поганца, богохулыщика, стадо
Гришка побледнел слегка.
– Дома бы распоряжались... Рот-то нечего драть... Это вождь пролетариев...
Накочетился Михей Нестеров, багровея, орал:
– Миру служишь - по-нашему и делай... Знаем вас, таких-то... Гляди, а то скоро управимся.
Вышли, нахлобучив шапки и не прощаясь.
Испуганная глядела на брата Дунятка.
А через день пришел из хутора кузнец Тихон - телушку свою проведать.
Сидел возле шалаша на корточках, цигарку курил, говорил, улыбаясь горько и криво:
– Житье наше поганое... Старого председателя сместили, управляет теперича Михея Нестерова зять. Ну, вот и крутят на свой норов... Вчерась землю делили: как только кому из бедных достается добрая полоса, так зачинают передел делать. Опять на хребтину нам садятся богатей... Позабрали они, Гришуха, всю добрую землицу. А нам суглинок остался... Вот она, песня-то какая...
До полуночи сидел у огня Григорий и на шафранных разлапистых листьях кукурузы углем выводил заскорузлые строки. Писал про неправильный раздел земли, писал, что вместо ветеринара боролись стрельбою с болезнью скота. И, отдавая пачку сухих исписанных кукурузных листьев Тихону-кузнецу, говорил:
– Доведется в округ сходить, то спросишь, где газету "Красную правду" печатают. Отдашь им вот это... Я разбористо писал, только не мни, а то уголь сотрешь...
Пальцами обожженными, от угля черными, бережно взял шуршащие листки кузнец и за пазуху возле сердца положил. Прощаясь, сказал с той же улыбкой:
– Пешком пойду в округ, может, там найду Советскую власть... Полтораста верст я за трое суток покрою. Через неделю, как вернуся, так гукну тебе...
VI
Осень шла в дождях, в мокрости пасмурной.
Дунятка с утра ушла в хутор за харчами.
Телята паслись на угорье. Григорий, накинув зипун, ходил за ними следом, головку поблеклую придорожного татарника мял в ладонях задумчиво. Перед сумерками, короткими по-осеннему, с бугра съехали двое конных.
Чавкая копытами лошадей, подскакали к Григорию.
В одном опознал Григорий председателя - зятя Михея Нестерова, другой сын Игната-мельника.
Лошади в мыле потном.
– Здорово, пастух!..
– Здравствуйте!..
– Мы к тебе приехали...
Перевесившись на седле, председатель долго paсстегивал шинель пальцами иззябшими; достал желтый газетный лист. Развернул на ветру.
– Ты писал это?
Заплясали у Григория его слова, с листьев кукурузных снятые, про передел земли, про падеж скота.
– Ну, пойдем с нами!
– Куда?
– А вот сюда, в балку... Поговорить надо...- Дергаются у председателя посииелые губы, глаза гвныряют тяжело и нудно.
Улыбнулся Григории:
– Говори тут.