Пастухи вечности
Шрифт:
Тот фотограф — настоящий талант. Он поместил рядом два снимка. Один — сразу после взрыва, на палубе буксира, где твой папа держит на руках обгоревшую девочку. На него самого страшно взглянуть. И следующий снимок — тремя днями позже, в госпитале. К счастью, на первом плане стоит медсестра-монашка, поэтому не так заметно. Но те, кто захотел, те заметили! Папа сидит в кресле, грудь и рука забинтованы, а грива почти восстановилась, уха уже не разглядеть…
— Не забывай, он работал спасателем!..
— Он спас чужих, а как насчет тебя? — Папа два раза отхлебнул пива. Я слышал, как сжимается его горло, я чуял, как натянулась внутри него струна ужаса. Он боялся не за себя, он боялся, как бы не случилось
— Как насчет тебя и твоих троих сестер и брата? — На самом деле папа начал успокаиваться. Он вообще редко сердится, а на маму сердиться просто не умел. — Ты хочешь, чтобы я влез в эту заваруху и забыл о собственных детях?
— Элинор Риган — тоже чей-то ребенок! — мягко возразила мама и потерлась лбом о папино плечо. — Помоги им найти ее.
— Я помогаю. Вторые сутки в седле.
— Они снимут оцепление и уйдут…
— Ты слышала намеки этого легавого? Я два дня корчу из себя дурака и вдруг обнаружу убийц?! Чтобы он вернулся сюда и продолжал выспрашивать про мои руки? Лучше пусть занимается делом, чем роется в архивах…
— Ты боишься насчет того случая, в девяносто восьмом?..
— Не только. Я хочу, чтобы Бернар и девочки выросли в спокойствии.
— На месте Элинор Риган могли оказаться Каролина или Бетси!
— Ты же знаешь, что произойдет, если мы вмешаемся! — Папа говорил очень сердито, но я чувствовал, что внутри он уже сломался. Он всегда был сильным, но против мамы ничего не мог поделать. — Эти маньяки, убийцы, они пришли и уйдут. Исчезнут — и все забудется. А если их найду я, если они еще здесь, что тогда? Нас затаскают в суд, свора журналистов, телевидение, дурацкие вопросы! И. тут как тут, вылезет дотошный Робинс со своим любопытством…
Я знаю отца. У них с мамой нечто вроде игры. Тот, кто чувствует себя неправым, долго упрямится и не соглашается поступить как надо. Мама так же себя ведет, когда сделает что-то не так, а потом уступает.
Это вроде игры. И сегодня неправ был отец. А может, все наоборот. Мама говорит, что иногда приходится делать выбор, когда правы все. В таких случаях уступить даже хуже, чем настоять на своем.
Но этой ночью папа уступил.
Он вышел свистеть.
Глава 32
НОЧЬ И МАМАША
Папа зовет ветер.
Сегодня он поет песню волка. Я большой и совсем не боюсь. Ну, разве что самую капельку. Малая песня волка длится почти минуту, иногда мне кажется, что я и сам мог бы попробовать. Пять нот по нисходящей, затем обратно и — словно рассыпать бусинки на мраморном полу. А потом, не дожидаясь, пока все бусинки успокоятся, подняться предельно высоко, как это делают они, когда тянутся мордами к полной луне…
И на самой высокой ноте дрожит голос, и снова вплетаются низкие тона, на две октавы ниже, вплетаются, и будто змея толстыми ненасытными кольцами охватывает нежный трепещущий побег бамбука… Тяжело передать словами. Я чувствую, как встают дыбом волосы. От затылка, вдоль позвоночника у меня еще выросло не так много волос, но они мешают мне лежать на спине, когда я слушаю, и я переворачиваюсь на живот. Уши тоже шевелятся сами по себе…
Папа свистит. Потом появляется Мамаша и одна из младших сестричек. Сестра сытая, я чую у нее в желудке чужую свежую кровь. Скорее всего, енот. Она сытая и разгоряченная от недавней погони. Папа говорит с ними, сегодня он не может приказывать, потому что не набрал полную силу. Чтобы набрать силу, надо несколько вечеров тянуть деревья, но сейчас не наш цикл. Ниже этажом не спит мама, никто не спит. Цезарь тоже волнуется, он подрос и стал совсем взрослым лисом. Он шуршит у себя в корзине, ворчит и скалит зубы. Я встаю и беру его на грудь, как маленького. Он все менее охотно идет
Утром отец позвонил в полицию и сказал им, где прячутся те двое. Оказалось, что он и раньше верно угадал. Убийцы бросили машину под мостом и побежали вдоль ручья прямо по воде. А девушку связали и несли на себе. Они где-то раздобыли карту и знали, куда приведет ручей. Там, где шестая просека разделяет нас с Харрисонами, один за другим тянутся три оврага, словно когтистая лапа по земле прошлась. Овраги ярдов по восемьдесят и плотно заросли лесом. Там, в этих прогалинах, в болотистых низинах ручей берет свое начало, поэтому злодеи смогли так далеко убежать. На воде собаки не слышали запахов. А за последним оврагом до сих пор стоят несколько кирпичных сараев, построенных еще в конце девятнадцатого века. То есть от сараев остались одни стены, никто и не вспомнит, что там было. Но на карте они отмечены. Мне случалось там гулять дважды. Ничего интересного — сыро, сплошное болото и москиты.
Папа ошибся в одном: он думал, что насильники побегут вниз по течению, там, где ручеек становится шире и глубже. Кроме того, вниз по течению они скорее бы вышли к трассе. Он ошибся, потому что считал, будто злодеи скрывались от погони. Гораздо позже, когда обследовали фургон, выяснилось, что у них что-то заело в двигателе. Только и всего. Поэтому все поиски сосредоточились слева от шестой просеки на участке Харрисона, и ошибка вылезла длиной в девять миль. Ближе к пяти утра папа получил всю информацию, которую могла принести Мамаша. Мамаша и сестрички старались всю ночь. В развалинах пахло двумя мужчинами и одной женщиной. Папа не знал лишь одного: жива ли Элинор Риган.
Целый час они с мамой обсуждали, как преподнести новость полиции. И придумали сказать, что одна из наших собак, из тех, что бегают свободно, вечером вернулась встревоженная. Вернулась и звала за собой, но ночью папа не решился отправиться в путь. Легенда получилась идиотская, даже мне было понятно, что так не бывает. Никакая домашняя собака не побежит за пятнадцать миль докладывать хозяину о своих подозрениях. Но мама сказала, что это не главное. Потом все забудется, а главное, чтобы мерзавцев нашли.
Мама ошибалась.
К рассвету Робинс перебросил людей, и они оцепили большой квадрат, образованный шестой и пятой просеками, четвертой дорогой и полями старика Уэбли. А к половине седьмого полиция окружила сараи. Негодяи были там, и девушка оказалась жива. Это стало сразу известно, и мама очень обрадовалась. Отец уже ускакал, и мы сидели вдвоем, новость нам передал по телефону старший сын Харрисона Уолтер. Мама сказала: «Слава святым Холмам!», и я почти поверил, что беды закончились.
Но самое отвратительное только начиналось. Оба ублюдка оказались вооружены, они услышали собак и начали стрелять. Даже ранили кого-то из добровольцев. Папа потом сказал, что бандиты нанюхались наркотика и ничего не соображали. Они заявили полиции, что если их не пропустят к дороге, то они убьют девушку. Они и ей вкололи наркотик, сами пили и мучали ее всю ночь. Тогда никто не понимал, откуда могли взяться подобные садисты. Много позже, когда все закончилось, в газете написали про одного из них. Он дважды сидел в сумасшедшем доме. Несколько раз его хотели посадить: то собаку убьет, то жену. У него когда-то были две жены. Первой он сломал нос и руку, на вторую набросился с ножом. Но в тюрьму так и не попал, потому что его всякий раз признавали безумным. И жил далеко от нас, на южном побережье. Насчет второго убийцы так и не удалось ничего выяснить, потому что…