Пастушеские воспоминания
Шрифт:
– На все это у нас есть закон, так нам приказывает начальство.
– Я не верю, чтобы начальство приказывало мучить людей и поступать явно во вред населению!
– И все-таки, уверяю вас, напрасно вы сердитесь!.. – успокаивал меня мой собеседник, по всем признакам кантонист, зачисленный писарем на военную службу.
Какая-то особая печать лежит на этих людях, и их всегда можно отличить от тысячи других. Бледный, аккуратно одетый, в сдвинутой набок шапке, из-под которой выбиваются смазанные свиным жиром волосы, намыленные, закрученные кверху усы, выражение лица покорно-хитрое; всегда старается
– Почему же это я сержусь напрасно? – резко спросил я.
– Подарите трех-четырех ягнят, и вас пропустят! – пояснил он.
– И трех грошей не дам! – возмущался я.
– Как вам угодно, но так было бы лучше! – Открыв картонный портсигар, он предложил мне папиросу. – Угощайтесь!
– Благодарю вас! – сказал я, позвал пастуха и велел подать мне коня.
– Значит, все-таки едете? – опять спросил он.
– Да, прямо к г. Делакруа. Я расскажу ему о ваших порядках.
– А я думаю, что… – начал он.
– Ничего вы не можете думать! – прервал я его, выйдя из терпения.
Подвели лошадь, и едва я занес ногу в стремя, как солдат опять подошел ко мне.
– Дали бы хоть двух баранов!.. Я бы попросил, чтобы вас пропустили.
«Слыхано ли это?! Какой-то проходимец будет просить другого проходимца, чтобы честного труженика, идущего по своим делам и имеющего на руках все нужные бумаги, пропустили по казенной дороге! Боже мой! Где я, и что тут происходит?» – думал я.
– Давай уступим им и двинемся дальше, – посоветовал Симон.
– Никогда! – ответил я. – Надо же хоть раз проучить, этих грабителей!
– Проучим ли мы их?
– А как же, они получат выговор.
– Не вечно же начальником заставы будет этот толстопузый. Еще раньше, чем мы будем возвращаться, могут назначить другого, и тот будет так же грабить.
– Знаешь, если тебя послушать, так выйдет, что мир населен одними разбойниками! – раздраженно воскликнул я.
– Не одними разбойниками, а все же несправедливости в нем достаточно… Однако, знаешь, что я хочу тебе сказать? Если ты стоишь на своем, давай перейдем реку повыше и совсем минуем дорогу.
– Пустое ты говоришь! – вмешался в разговор пастух. – В прошлом году мы также вот верхами шли, через Джариах прошли, до самого Дзауга в глаза не видали государственной дороги, и все-таки казаки нас догнали и потребовали с нас вдвое больше…
– Как? Вы вовсе не шли по государственной дороге и с вас все-таки взыскали деньги?… – спросил я пораженный.
– Клянусь, что так! – подтвердил пастух.
Я уже готов был принять предложение Симона, чтобы самому убедиться в существовании такого разнузданного взяточничества, но, к сожалению, мост, которым пользовались без пошлины, оказался разрушенным инженерами, а вода в реке была высока, и я утвердился в решении ехать во Владикавказ. В это время к Балте с грохотом подъехал экипаж, и из него выскочил сам г. Делакруа.
Я объяснил ему все, рассказал про наши беды, и он сделал строгий выговор начальнику заставы.
– Милостивый государь, вы должны уметь разбираться в
Я просил не исключения для себя, а справедливости для всех, и потому, не выдержав, сказал:
– Господин полковник! Я прошу не снисхождения к себе, а законных действий!
– Странный вы человек! – усмехнулся он. – Не можем же мы поступать одинаково с вами и с какими-то там мужиками!
– Я полагаю, что закон для всех должен быть одинаков, исключения здесь неуместны.
– Сколько ни говорите, никогда этого не будет! – покачал он головой.
Мы еще долго беседовали, и кончилось тем, что с нас вовсе не взяли положенного налога, как ни старался я соблюсти общий для всех порядок.
Миновав эти места, мы подошли к пригородным лугам Дзауга. Тут нам предстояло вести переговоры с арендаторами пригородных пастбищ.
6
Перед нами раскинулось широкое Пуртузское поле, затянутое белесо-дымчатой пеленой. То была дымка над Дзаугом, переименованным русскими во Владикавказ.
Баранта, измученная двухдневным переходом и изголодавшаяся, прильнула к сочной траве. Пастухи тоже вздохнули свободней, так как за Дзаугом легче было отражать беды, всюду гнавшиеся за нами. Тут все зависело только от храбрости этих молодцов.
Мы стояли на широком поле, по одну сторону которого протекал Терек. Стремительный и пенистый у своего истока, он, спустившись в равнину, разливается вширь и с тихим рокотом катит свои мощные волны. Сама эта местность подсказывает человеку, как ему надлежит поступать.
Из Владикавказа к нам навстречу выехало несколько всадников.
– Чьи стада? – спросили они.
– Наши! – ответил один из пастухов.
– Кто старший над вами?
Тот указал на меня.
Всадники подъехали ко мне, объявили мне, что в сутки мы должны уплачивать за корм по одной копейке с овцы, и спросили, когда мы собираемся сняться с этих мест.
У нас было решено держать отары на этом поле три дня, так как нам предстояло в дальнейшем восемь месяцев скитаться по долинам и лугам и следовало закупить в городе кое-какие необходимые вещи, как, например, кожу на чувяки, рубахи, а также продать там холощеных баранов. Всадники протянули мне какую-то бумагу и сказали, что в ней обозначен день нашего прибытия.
Я взял бумагу и с изумлением прочитал в ней, что мы прибыли первого сентября, тогда как на самом деле это было шестого сентября.
– Вы, вероятно, ошиблись, – сказал я, возвращая бумагу, – сегодня шестое сентября, а в бумаге сказано первое.
– А ну-ка, покажи, – сказал один из всадников, соскочил с коня и, наклонившись к самому моему уху, шепнул: – Молчи, получишь красненькую!
Я сперва удивился, не понял, за какие услуги он мне сулит красненькую, но тут же сообразил, что это одна из форм бесчеловечного грабежа бедных пастухов. Дело в том, что, отправляясь на зимние пастбища, пастухи, обычно не знающие русского языка, нанимают себе переводчика, который сопровождает их в пути. Такие переводчики, как правило, бывают из среды, близко соприкасающейся с чиновничеством, они быстро перенимают его нравы, с пятого на десятое понимают русский язык и потом бессовестно грабят своих братьев.