Пастырь добрый
Шрифт:
– …неполноценны?
– Слабы.
– Человек слаб, – вздохнул духовник. – Слаб не только телом, в первую очередь – душой; любой человек. И ты тоже… но ты сам это знаешь, посему не стану углубляться в проповедь. Свое чувство ты похоронил, вот только похоронил заживо, в том и есть твоя беда и твое спасение… Тебе нужен четкий и недвусмысленный ответ? Вот он – все правильно. Ты был прав. Тебе так скверно сейчас лишь оттого, что ты не смог получить все, не смог и спасти близкого человека, и исполнить то, что должен был, и это понятно. Но ты был прав… тебе стало легче?
– Нет, – возразил он
– Вот и хорошо. Похороненные чувства в могиле копошатся…
– Надеюсь, не вылезут, – отозвался Курт серьезно. – Пусть покрикивают оттуда. Так лучше.
– Хочешь легкой жизни? – невесело улыбнулся отец Бенедикт. – Решений, которые просты? Такого не бывает, мальчик мой – не в твоей службе…
– Ну, почему же, – оборвал он теперь уже решительно, – бывает. Задержать и предать казни такого, как этот Бернхард, – это простое решение; исполнение может оказаться сложным, но решение проще некуда.
– Да, исполнение оказалось сложным, это верно… – вздохнул духовник, посерьезнев. – Сложным – не только для тебя.
– В первую очередь не для меня, хотели вы сказать, отец, – уточнил Курт. – И это – это еще одно, что меня… смущает в этом деле. Этот священник – ведь это его смерть спасла нас, так? Это был просчет Бернхарда – не того выбрал в жертву? Слишком… что – слишком благочестивого?
– Что невероятного видит инквизитор в подобном повороте дела? – с напускной строгостью спросил духовник; Курт покривился:
– Вы словно сговорились с Бруно. Вам ли не знать, отец, насколько велика вероятность повстречать святого средь рода человеческого, и насколько оправданны могут быть подобные ожидания.
– Вот ты это и сказал, – пожал плечами наставник и, перехватив его взгляд, кивнул: – Ну-ка, выкладывай. О чем еще ты умолчал?
Курт ответил не сразу; минуту он сидел молча, глядя на Распятие перед собою и вспоминая другое, то, что возвышалось над алтарем в мертвой деревне…
– Я его видел, – произнес он, наконец, тихо. – Когда отец Юрген лежал мертвым, когда мы выходили из церкви… Что-то толкнуло меня обернуться. И я его видел. Он стоял там, у алтаря. Это было не видение, не бред, порожденный всем пережитым – я видел его. И когда я уже решился подойти, убедиться – двери передо мной захлопнулись…
– И?
– Я не стал пытаться открыть их. Не знаю, почему.
Тишина снова снизошла в часовню – и снова долгая, глубокая, но теперь первым заговорил духовник.
– Я тоже тебе кое-что расскажу, – сообщил отец Бенедикт уже серьезно. – При твоем прошлом расследовании, когда стало известно, что ты внедрен в среду чародеев неизвестной силы, неизвестных способностей, – ты помнишь, кто прикрывал тебя с этой стороны?
– Абиссус [225] ? – уточнил Курт отстраненно, и наставник погрозил сухим узловатым пальцем:
225
Abyssus – бездна (лат.).
– Пороли мы вас за такие словечки, да видно, мало… В тех стенах не только отчисленные
– Такое не забывают, – согласился он мрачно.
– В этот раз, – тихо продолжил наставник, – выслав зондергруппу на поддержку, я снова обратился за помощью к братии. Знал, что ты опять ввязался во что-то серьезное… Но они отказали мне. Не будем молиться, было мне сказано. Все уже решено.
– Ха! – не сдержавшись, выдохнул Курт, и духовник нахмурился. – Быть может, нам с Бруно и вовсе не стоило заходить в ту деревню? Заслать туда одного только святого отца – и все… Простите, – осекся он и, зажмурившись, встряхнул головой, отерев ладонью лицо; наставник осторожно взял его за локоть, отведя руку в сторону, и указал вперед:
– Взгляни. Да, – подтвердил он, когда Курт вновь поднял взгляд к Распятию. – И это было решено. Он знал это. Но если ты полагаешь, что Христос от начала времен знал также, что будет есть вечером накануне Своего двадцать третьего дня рождения, или что в минуту Его распятия происходит на каком-нибудь отдаленном острове…
– Знаю, – не отводя глаз от изваяния перед собою, вздохнул он. – Сам все это говорил Бруно. Все это знаю. Знаю, что в январе будет холодно, но осознание неизбежности и закономерности этого не мешает тому, что этот факт мне не нравится. Мне не нравится, что что-то решено за меня, со мной – а я об этом не знаю. Что пути Господни неисповедимы для Него Самого.
– Что – зазорно служить не всесильному Богу?
– Был бы всесильным – нахрена Ему служители? – возразил Курт и спохватился снова: – Простите, отец. Четверть часа назад я говорил с агентом.
– Интересный, судя по всему, был разговор, – усмехнулся отец Бенедикт, вновь посерьезнев. – Было решено, что ты останешься жить; разве плохо? Что виновный в гибели людских душ будет наказан, что…
– …тихий провинциальный священник погибнет.
– А откуда тебе знать, что это не было его целью в жизни? – пожал плечами духовник. – Может, он с детства мечтал стать мучеником и всю жизнь искал стоящего повода.
«Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что Господь ведет его по последней стезе» – вспомнились слова понурого служки; и деревянные четки в ладони… «Быть может, вы просто не пробовали?»…
– Может быть, – согласился Курт тихо, и наставник взглянул в его лицо пристально, словно увидя нечто, чего прежде в его духовном сыне не бывало. – Значит, он им стал. И – я знаю, что я видел. Поэтому…
– Да? – поторопил отец Бенедикт, когда он замялся, собираясь то ли с духом, то ли со словами. – Намерен написать рекомендацию?
– Намерен, – кивнул Курт решительно. – По представлению инквизитора процесс беатификации упрощается, я все верно помню? Если то, что он сделал, не чудо, если его деяние – не проявление святости, то что ж еще?.. Уверен, проблем с канонизацией не будет. Уже сейчас можно выслать в Хамельн кого-нибудь для сбора сведений о жизни отца Юргена; потихоньку, не говоря, для чего это делается, дабы никому не пришло в голову приврать.