Пастырь из спецназа
Шрифт:
– Рано радуешься, поп! – навалился на него костолицый и начал выкручивать руку противника на излом, еще не осознав, что небесное провидение опять приняло сторону отца Василия.
Потом священник не сумеет объяснить это даже себе, но, вопреки неумолимой логике борьбы, он вывернулся. И нанес костолицему такой удар в лицо, что тот отлетел метра на два, а толпа разом, в одну глотку ухнула! Священник поднялся сам, затем поднял костолицего и нанес второй, еще более сокрушительный удар! Толпа буквально зашлась от восторга!
– Давай, поп! – заорали шанхайские. – Поставь его в позу!
Священник
– Мужики! – заорал он. – Наших бьют! – сейчас он отдал бы все, лишь бы завершить этот бой.
Но никто не откликнулся на его призыв, и, лишь когда его протащили метров пятнадцать, священник понял, почему: на льду, отгоняя мужиков от костолицего, вовсю орудовали менты.
То ли по случайности, то ли еще почему, но они навалились именно в тот момент, когда до победы оставались какие-то мгновения. Отца Василия посадили на доски причала, изо всех сил прижимая спиной к металлическому ограждению, чтобы не убежал, и тогда он заплакал. Они отняли у него его победу. Они не дали народу раз и навсегда увидеть, на чьей стороне правда. Они обесценили все, ради чего он пал столь низко, чтобы участвовать в кулачном поединке.
На этот раз над его лопнувшими швами колдовал один Костя. То ли пожалел молодого хирурга, то ли еще по какой причине.
– Я купил-таки тебе суперклей, Мишаня! – весело заглянул он товарищу в глаза.
Поп не ответил.
– Импортный… Прикинь, какая прелесть, никаких швов! Специальный, медицинский… Фильтрация свободная, а рану стягивает, что твой пластырь!
Отец Василий смотрел на выложенную белым кафелем стену операционной и молчал.
– Я думал, ты обрадуешься, – обиженно протянул Костя. – Говорят, с этим клеем даже спортом заниматься можно… Я ведь его специально для тебя в Москве заказал. Что с тобой, Мишка?
– Спасибо, Костя, я слышу… – откликнулся священник. – Ты извини, но у меня сегодня был тяжелый день…
Отца Василия продержали в больнице всего три дня. Импортный чудо-клей, как оказалось, обладал еще и стойким бактерицидным действием, и рана стала выглядеть более чем прилично. Но, перед тем как выписать товарища домой, Костя тщательно проверил, нет ли кого за дверью палаты, и присел к отцу Василию на кровать.
– Ты бы не зарывался, Мишаня, – мягко попросил он.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился священник.
– Там, – он кивнул в потолок, – тобой недовольны; могут быть проблемы…
– Откуда ты знаешь, Костя, что происходит там? – усмехнулся священник и тоже поднял голову наверх. – Этого даже я не знаю, хотя и служу господу каждый отпущенный мне день…
– Не юродствуй! – оборвал отца Василия главврач. – Ты прекрасно понимаешь, что я говорю про Медведева!
– А откуда ты знаешь, что там думает Медведев? – поинтересовался священник и понял, что попал в точку: Костя разозлился и покраснел.
Костя начал пороть всякую ерунду про то, что, мол, земля слухами полнится, но отец Василий быстро привел его в реальность:
– Подожди,
– Ну а если и так? – сглотнул Костя. – Что здесь такого?
– И ты после этого называешь себя моим другом? – сжал челюсти священник.
– Если бы я не был тебе другом, – обиделся главврач, – я бы как раз-то и молчал. Но я беспокоюсь о тебе, пойми, садовая голова!
– Обо мне или о себе? – задал священник уточняющий вопрос, и Костя совсем взбеленился.
– Я, между прочим, на бюджете! – вскочил он. – Мне больницу обеспечивать надо! Да стоит Медведеву пальцем пошевелить, и у меня будет как у всех! Ты хоть это понимаешь?!
– А при чем здесь больница? – возразил отец Василий. – Мы с тобой вроде не о больнице говорим…
– А при том! – забегал по палате Костя. – Если мне кислород перекроют, кто моим людям будет зарплату платить?! Ты?! Ну, скажи мне, кто! А у меня, между прочим, только по штатному расписанию сто шестьдесят четыре человека!
Он кричал и бегал по палате, и священник молчал, не зная, что и сказать, как донести до Кости ту простую мысль, что человеком остаться намного важнее, чем главврачом. Костя вдруг остановился и снова присел на кровать к другу.
– Ты извини меня, Шатун, – горько усмехнулся он. – Сам не знаю, чего это я так… Честное слово! Извини…
– Заметано… – улыбнулся другу священник.
Когда отец Василий вернулся домой, то бишь в храм, Ольга помогла ему раздеться и сразу же усадила покушать домашнего, словно не носила ему в больницу еду по три раза на дню. Но чувствовалось: даже хороший аппетит мужа не радует попадью.
– У тебя все в порядке? – спросил отец Василий.
– Да-да! – торопливо закивала Ольга, и сразу стало понятно, что в порядке далеко не все.
– Говори, – распорядился он.
Ольга долго не решалась, но, когда рассказала, у отца Василия сжались кулаки: то, что ей пришлось выслушать от местных бабенок, острых на язык, было чудовищно. Женская половина городка, похоже, только и говорила, что о том, как поп, изрядно поднажравшись, затеял на празднике безобразную кровавую драку. Священник прекрасно понимал, откуда ветер дует – ни один из тех, кто действительно видел, что произошло в тот день, не стал бы упрекать его ни в чем. Просто кому-то очень понадобилось создать такое вот общественное мнение…
Отец Василий, как мог, утешил жену, собрал всю волю в кулак, занялся текучкой – дел и так хватало по горло и без этих глупых сплетен.
Во-первых, пока он валялся в больнице, энергетики затеяли ремонт и отключили в храме свет. Это надо было уладить. Во-вторых, он так и не успел ни с кем договориться и вытащить свою упавшую в строительный котлован машину, и ее уже могли раскурочить. В-третьих, оказывается, кто-то стуканул на священника, и в храме вчера появилась ветстанция на предмет содержания кобылы в центральной части города, как будто в тридцати метрах от храма никто не держал ни свиней, ни кур… Но главное, теперь, после того как отец Василий точно узнал, кто именно проникает к нему в нижний храм, он должен был принять самые решительные меры. Правда, какие, он пока не решил.