Пасьянс гиперборейцев(Фантастические повести и рассказы)
Шрифт:
Камера тихо жужжала, оператор выполнял свою долю работы — снимал втоптанные в грязь обрывки белого халата, закаченные глаза, разорванный в крике рот, жадно шарящие по телу лапы, оскаленные слюнявые пасти, а когда все закончилось, и черные клинки пригвоздили к ступеням растерзанное тело, вынул из камеры кассету и вложил ее в холодеющую испачканную йодом ладошку.
Как визитную карточку.
Чтоб не ошиблись те, кто придет сюда позже. Чтоб поняли все так, как надо. И испытали то, что надо. И почувствовали то, что их заставили почувствовать. Это ведь так просто.
К вечернему
В последний раз рыкнув моторами, замерли танки. Движения изродов, неуловимо стремительные в начале нападения, замедлились, стали угловатыми и неуклюжими и, наконец, словно повинуясь приказу или же просто потеряв интерес к происходящему, с гибелью последнего защитника черные фигуры застыли там, где приказ их застал. Или там, где покинули их силы или иссяк интерес.
К вечернему землетрясению все было кончено.
Живых в дзонге не осталось. Неистовая дрожь земли обрушила то, что еще не успело обрушиться, огонь подобрался к складу с горючим, волной пламени захлестнуло летний пятак, но это уже не могло никому повредить. Изроды растворились в клубах тяжелого, жирного дыма.
А земля все билась в ознобе и никак не могла успокоиться, задавшись целью стереть в пыль развалины дзонга. Порывы ветра раздували пламя пожаров, расшвыривали лохмотья огня, и скоро дзонг превратился в огромный погребальный костер.
Но и этого было мало.
Прорывало нарывы окрестных гор. Выросли на их вершинах султаны дыма, обрушился град камней на изуродованную землю, и по склонам в облаках пара поползли багровые языки, затопили окопы и противотанковые рвы, играючи слизнули с плаца бронетранспортеры, подмяли выгоревшие остовы бастионов.
Дзонг исчез. Лава покрыла его.
Как мазь, которой больной покрывает свои язвы.
Я отшатнулся, едва сдержавшись, чтобы не грохнуть кулаком по этому игрушечному кошмару. На мой зов о помощи никто не откликнулся, квартира была пуста. Я вернулся к ящику. Дымились конусы крохотных гор, багрово светилась между ними, на месте укреплений, расплавленная лепешка? Неподалеку, на расстоянии карандаша, были еще укрепления, и дальше были правильной формы разноцветные лоскуты полей, рощ; змейки дорог рассекали поселки, а еще дальше был город, и по улицам сновали машины.
Бывший Парадизбург, ныне Новый Армагеддон.
Я узнавал знакомые площади, Институт, помпезную громаду здания Совета Архонтов, нашел проспект Юных Лучников и обшарпанную панельную пятиэтажку. Я нашел даже знакомое окно и склонился ниже, чтобы рассмотреть, что за ним, но в этот момент из среднего подъезда выскочил всклокоченный человечек в испачканной краской рубашке, заметался на площадке перед домом, наконец решился, пересек улицу и через сквер с мемориалом Безумству Храбрых направился к центру города. Я недоумевал. В этом районе мне решительно нечего было делать и не жил никто из знакомых, но тот, в рубашке, испачканной краской, которой были закрашены заморские страны на политической карте мира, похоже знал, что делает. На проспекте Благородного Безумия он смешался с толпой пикетчиков и отказников перед зданием управления Неизбежной Победы,
Моя знакомая в одном из тех милых суматошных миров, куда теперь мне нет дороги, в таких случаях говорила, нагрузив на себя тюки с мануфактурой: «Ну и куды бечь?»
Легат Тарнад прав: напиться в последний вечер, а что будет завтра — увидим завтра. Я сунул руку в карман и вынул бумажку с адресом. Почему бы и нет? В конце концов она — тоже мое порождение. Только бы она оказалась дома.
В городе неспокойно. Под горящими вполнакала фонарями кучками собирались настороженные взъерошенные люди, вполголоса переговаривались. Повсюду расхаживали деловитые крепкие ребята из Дружины в длинных черных рубахах и с топориками.
— …Первые десять легионов завтра входят.
— Два-три массированных удара по побережью, и с этой нечистью будет покончено. На плечах врага — в его логово!
— Семь эскадрилий — и ни один самолет не смог взлететь. Там электроника-то была вся заморская…
— Ерунда! Не паникуй, у меня зять в летунах, так он рассказывал, что есть у них такие ракеты…
— Тихо ты! Дружина… Здорово, ребятушки! С дозором обходите?
— Пошел ты…
— …крупу не давали, теща с ночи очередь заняла. Раньше хоть консервы заморские были…
— Эта война будет другой, не то что раньше — стенка на стенку и знай сабелькой помахивай…
— В Старом Порту одного поймали…
— Не поймали, он в доках укрылся, оттуда не выкуришь…
— Не один он был, это десант…
— Все дзонги на побережье взяли, а пленки с видеозаписью в город переслали для устрашения. Детей живьем едят, гады!
— Говорили же старики: видение было. Ходит, значит, баба голая по лугам и лесам и у всех встречных спрашивает…
— Мальчики рождаются — быть войне…
— …мобилизация…
— …эвакуация…
— …диспозиция…
— …дислокация…
— …эвакуация… мобилизация… оккупация…
На темной аллее, в сквере у мемориал а, меня схватили сзади за локти, умело обыскали, сопя и воняя сивухой. Спасло выданное накануне орластое с золотом удостоверение. По глазам хлестнул луч фонарика, и знакомый голос из темноты с сожалением произнес;
— Свой. П-пропустить. П-пусть идет.
Меня отпустили, больно толкнув напоследок в спину, и я пошел на шум голосов, доносящихся с проспекта Благородного Безумия, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Все происходящее было и неприятно, и страшно, но еще неприятнее и страшнее было осознавать, что причина всего этого или часть причины — ты сам.
Перед Управлением Неизбежной Победы, запрудив площадь и проспект, студнем колыхалась толпа, накатывалась на освещенный мертвым светом прожекторов портик, разбивались о высокие ступени, оставляя на них размахивающих руками лидеров. Меж колоннами метался в депутатской мантии с мегафоном в руках Лумя Копилор. С помощью дюжих ребят в черных рубахах ему удалось отбиться от наседающих, рожденных протоплазмой толпы лидеров, и он закричал срывающимся фальцетом:
— Предатели! Вы все предатели! Вы нарушаете указ басилевса и достойны лишь презрения! Я плюю на вас!