Пасынки богов

Кучаев Александр

– Эх ты! – воскликнул отец. – Как они здесь оказались? Я и не помню, когда их сюда положил. По пьяни, что ли? Ну, Максимка, вовремя ты подсказал. Вот соберём урожай, я тебе новый велосипед куплю.

С добавочными шестью бочками дизтоплива папаша вполне успешно закончил посевную и приступил к уходу за пропашными культурами. Лучше сказать, к уходу в основном приступил я сам, потому как в конце мая начались школьные каникулы и свободного времени, которое можно было использовать для полевых и прочих работ, у меня появилось хоть отбавляй.

Отец

же взялся за возведение пристройки к птичнику.

Родители уже несколько лет выращивали бройлерных цыплят и после забоя возили тушки молодняка в Ольмаполь на продажу. И ещё держали яйценосных кур породы граум боран – самых на то время продуктивных.

Моему дорогому Егору Яковлевичу всё мечталось увеличить доходность своего фермерства и выбиться из нужды. Потому, посоветовавшись с матушкой, он решил увеличить куриное поголовье и, соответственно, производство яиц.

По окончании посевной на задах нашего дома среди хозяйственных построек целыми днями раздавались то стук топора и молотка, то вжиканье пилы.

А я с утра до вечера сидел за баранкой в кабине нашего колёсного трактора Т-40 и, как пишется в земледельческих книжках, «проводил междурядную культивацию» посевов кукурузы и подсолнечника.

Пока ездишь так час за часом, о чём только не передумаешь! И о прошлом, и о будущем. И о катастрофическом зимнем приземлении с обрыва Хромушкиной горы тоже.

Этот приземление не прошло бесследно и для моего внешнего вида.

Прежде я крепким таким был, мордастеньким, а как отбил нутро – побледнел, похудел, истончился лицом, под глазами появились огромные синяки. И физически ослабел. Меня стали побарывать даже те мальчишки, кого я, бывало, клал на лопатки одной левой.

Мать ездила со мной в райцентр, город Ольмаполь, к педиатру, и тот, прослушав и простучав мои лёгкие, посоветовал отправить меня в детский санаторий.

– Какой ещё санаторий! – воскликнул отец, узнав о рекомендации. – А в поле кто будет работать?! Я разве один управлюсь? Не-ет, нам не до санаториев. Ничего, вот Максимка побудет среди растений на свежем воздухе и сразу пойдёт на поправку.

Обо всём я думал. Включая школьные уроки. И Геннадия Тихоновича Камраева, случалось, вспоминал, нашего директора, он же преподаватель истории и географии.

Учился я без особого прилежания, с троечки на четвёрочку. А то и на двоечку. Это когда совсем учебники в руки не брал.

Отцу же с матерью недосуг было меня погонять. Их и без того работа задавила – то они в поле спину гнули, то в огороде, то скотиной во дворе занимались. Редко когда спрашивали, мол, уроки сделал? Конечно, сделал, следовал ответ.

Словом, пользовался я родительской слабиной, как хотел. К тому же они нередко и меня к своей работе пристёгивали. И чем взрослее я становился, тем больше приходилось вкалывать. Даже зимой. То помогай отцу трактор или комбайн с сеялками ремонтировать, то иди кур кормить или стойло у коровы чистить, то ещё что.

Геннадий Тихонович

не раз меня упрекал:

– Эх, Максимка, опять троечка! Ты же способный мальчик, мог бы учиться и получше.

Спустя месяца два с половиной после того, как я разбился, вызвал он меня к доске рассказывать домашнее задание по истории. О смутном времени по окончании царствования Ивана Грозного.

И надо же такому случиться! Я, вместо того чтобы прямо сказать, что не учил, взял и вышел – словно за руку кто вывел.

– Ну рассказывай, – сказал директор.

А чего рассказывать, если я к учебникам даже не прикасался!

Вздохнул я, поднял глаза к потолку, и вдруг слова с языка, словно горох, так и посыпались.

Отчеканил я честь по чести про лжецарей и народ этой утонувшей в веках далёкой смуты, а под конец возьми да брякни на весь класс:

– Насчёт же семнадцати миллионов, что вы, Геннадий Тихоныч, на ремонте школы сэкономили и себе в карман положили, не морочьте голову – никто из начальства не узнает! Да и школу нашу через год всё равно закроют. Мишка Шабалин в ней зерно будет хранить.

Мишка Шабалин – самый удачливый фермер в нашем селе, не чета моему папаше, который концы с концами еле сводил.

Директор при упоминании прикарманенных денег прямо таки позеленел и чуть со стула не свалился.

– Журавский, ты что себе позволяешь?!

А я и сам не понял, как из меня такая лажа попёрла. Да и откуда мне было узнать о наворованном?! Получалось, что я словно в директорскую черепную коробку залез и постигнул, что в ней таится.

Вечером Геннадий Тихонович пришёл к нам домой и рассказал о случившемся моему отцу.

– Меры будут приняты, – выдавил из себя помрачневший отец.

– Я честный человек! – заявил директор.

– Знаю, Тихоныч, знаю. Только моему дурачку, к сожалению, не ведомо, что честней тебя во всей округе никого не сыскать.

В тот момент я находился в своей соседней закуточной комнате и весь их разговор слышал досконально.

Чтобы сгладить возникшую неловкость, отец водрузил на стол бутылку самогонки, простенькую закуску, и пошла-поехала у них выпивоновка.

Они были старинными друзьями, вместе росли, вместе на танцульки в клуб соседнего села шастали. Только после окончания школы их стёжки-дорожки разошлись. Отца взяли в армию, в танковые войска, в которых он три года прослужил механиком-водителем, а Геннадий Тихонович поступил в пединститут.

– Эти семнадцать миллионов я просто не оформил, как следует, – сказал директор за рюмкой. – А сколько раз приходилось ездить в Ольмаполь на своей машинёшке, чтобы договориться с кем надо о ремонте школьного здания! Одного бензина сколько было израсходовано! А оштукатуривание и покраска классов! Считай, я один всё сделал. С конца июня до сентября крутился, словно белка в колесе.

Когда мы с отцом остались наедине, он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Слышал, что Тихоныч гутарил?