Пасынки
Шрифт:
— Как и ваш племянник, — напомнил господин титулярный советник.
— Если меня обвинят в убийстве императрицы, опала коснётся всего моего народа. Нет, Никита Степанович. Латыни, быть может, я не постигла, но отдельные изречения уже ведаю. Есть среди них и такое: quo prodest. Ищи того, кому выгодно.
А этой принцессе палец в рот не клади, всю руку откусит. Зная о заговоре только самое общее, сходу назвала имя главного злодея. Наблюдательна, ум цепкий и недобрый, а рука к мечу привычна. Что ж у альвов за мир такой, если иному среди них не выжить?
— Будь моя воля, я бы вас на службу взял, — в голосе Никиты Степановича
Тонкая, задумчивая, одинаковая улыбка озарила лица брата и сестры.
— В последнее время я что-то стал чувствовать себя совсем как дома, — весело проговорил князь альвийский. — Даже не знаю, огорчаться мне, или радоваться.
Ответить ему никто не успел. Сперва в коридоре раздались быстрые шаги, затем явившегося окликнула охрана, тот, само собой, ответил. Судя по тому, как невозмутимо, даже немного отстранённо держалась принцесса, всё шло своим чередом.
Курьеры к Петру Алексеевичу всегда вваливались, как к себе домой, запыхавшиеся, краснолицые. Будто не верхами добирались, а бегом на своих двоих. Хоть и было такое привычно, но Кузнецову это не нравилось. Захоти он убить хоть императора, хоть кого угодно из высшего света, курьер — самое лучшее прикрытие. Они привычны, почти безлики и вездесущи. Придавить настоящего где-нибудь, в его платьишко переодеться, сумку на плечо, и вперёд, делать своё чёрное дело. Ни с кем он, правда, этой мыслью не делился, да и случая не было. Но если всё сложится удачно, то курьерскую службу немного переиначит. Не будут эти ребятки вламываться в кабинет государев, грязными сапогами топоча, как сей бравый парень, а станут сдавать бумаги особому офицеру под роспись. Мороки больше, зато головной боли меньше.
Принцессу курьер, видимо, знал давно. Если он и удивился, застав у неё гостей, то не подал виду. Выложил несколько наскоро запечатанных писем и небольшой кожаный тубус на стол кабинет-секретаря, а затем, не особенно церемонясь, протянул альвийке сложенную в несколько раз цидулку [31] .
— Велено лично в руки передать, — сказал он, с какой-то странной весёлостью взглянув на княжну.
Та не стала переспрашивать, кем велено. Либо догадалась, либо знала. Читая сие, в лице не переменилась — что значит воспитание! — но ушки, выглядывавшие из-под густых золотистых волос, порозовели.
31
Записку
— Сейчас ответ напишу, — проговорила она, легко поднявшись.
Ответ её был так же короток, как и послание… впрочем, Никита Степанович и так бы догадался, чьё. И что в том послании было, угадал, и что в ответном писано, тоже понял.
— Отнеси-ка, братец, сие…сам знаешь, кому, — с милой улыбкой проговорила княжна, подавая курьеру сложенный листок. — И прости, что гоняем тебя весь день, — добавила она, другой рукой протянув ему серебряную монету.
— Благодарствую, матушка, — курьер, пряча письмецо в сумку, а монетку в карман. На его лице явственно читалось, что, дескать, служба почётная, однако лишняя денежка вовсе не помешает. — Да я с радостью, чего уж там…
— Всякий раз, когда он называет меня матушкой, чувствую себя
— Если Пётр Алексеевич с курьером бумаги отправил, значит, не скоро будет, — предположил её братец.
— Скоро, — ответила ему сестрица. — Не спрашивай, почему. Просто…знаю это, и всё. Если хочешь с ним поговорить…
— Пожалуй, не стану злоупотреблять доверием государя.
От того, как двигались альвы — изящно, легко, неслышно — начинала заедать зависть. Плохо. Такие мелочи надобно помнить, но до сердца не допускать… Итак, раз братец уходит, и ему самому засиживаться не след. С принцессой бы ещё поговорить, да положение у неё…особое. Чуть что не так, и от подозрений не отмыться. Придётся подождать. Если она своего добьётся, то как бы ещё государь не поставил её начальствовать над новой службой — опыта-то, почитай, не одна тыща лет. Голова у неё основательная, а в таком деле, имея правильную голову на плечах, и баба управиться может.
— У вас было два письма, ваше высочество, — напомнил он альвийке, когда князь уже собрался выйти за порог. — Могу ли я полюбопытствовать, отчего вы отдали брату только одно?
— Второе было вам, — проговорила княжна — не голосок, а колокольчики серебряные. — А вы и без письма теперь всё знаете. Я счастлива, что между нами не возникло недоразумений, Никита Степанович. Смею надеяться, что смогу послужить своему новому отечеству так же, как и вы.
Она и впрямь здесь освоилась. Ручку для целования подаёт, словно всю жизнь провела при дворе петербургском. И не сказать, что сейчас сия церемония была ныне Кузнецову неприятна. Не в том даже дело, что женщина красоты неимоверной, прямо-таки нелюдской, а в том, что, в отличие от иных царедворцев, она была с ним одного поля ягода.
Будет дело.
Испокон веку как заведено? Служба воинская — она нелёгкая. Пока войны нет, с оружием упражняйся и себя блюди, чтоб не иметь вид разбойничий. Опять же, нынешний-то государь парады ввёл, чтоб солдаты ещё и ходили строем. Со стороны вроде красиво, а пока научишься шаг чеканить, да чтоб всем вместе, а не вразнобой, семь потов сойдёт. А коли война, так кому помирать за отечество, ежели не солдату? Вот и получается, что служба почётная, да смертью пахнет. Сегодня ты есть, а завтра тебя нету.
Оттого и гуляли солдаты, жалованье получив… Ох, гуляли!
Был и ещё один неписанный закон: новобранец проставляется с первого жалованья. Новобранцев в славном полку Ингерманландском, драгунском, нынче много. Ещё с месяц тому пятерых приняли, и ныне пополнение имеется. И все, как на подбор — коты. Альвы, то бишь. А чего? Солдатики справные. К мечу с детства приучены, из ружья стрелять тоже не в казарме обучались, на войне, а немец, коли он враг — учитель суровый. А уж чтоб вышибить кота из седла, надобно быть Данилой Зуевым. То бишь, детиной гренадерского роста, косая сажень в плечах, и силы немереной. И как схлестнулись они тогда, Данила с Илваром, крещённым в православии именем Антон, так все думали — прибьют друг дружку ненароком. Насилу растащили. Данила — медведище, а котяра ловок и быстр, словно куница. Но нет. Посмеялись и сдружились. Хотя долго потом глядели на мир глазами, ладно подбитыми: у одного левый, у другого правый.