Патент АВ
Шрифт:
И Попф решил отказать.
— К сожалению, — сказал он после некоторой паузы, — к большому моему сожалению, я еще чувствую себя больным… И, кроме того, меня ждет очень большая текущая работа…
Как хитрый человек, Падреле почуял, что дело совсем не в той мотивировке, которую выдвинул доктор при своем отказе. Но, как человек ограниченный, он и не представлял себе, что могут на свете существовать мотивы, столь далекие от денежной заинтересованности.
Понимающе глянув на молчаливого Попфа, он извлек бумажник и игриво подбросил его на своей чуть влажной ладошке.
— В нем ровно сорок девять тысяч кентавров. При стесненных обстоятельствах этого должно хватить…
Он самоуверенно хихикнул, но хозяева молчали. Полсотни
«Ну, соглашайся же, Стив! Соглашайся! Сорок девять тысяч, милый мой Стив! Подумай только, сорок девять тысяч! Четыре года беззаботной жизни!»
Но Попф упорно отводил глаза от ее взглядов, и она, не понимая, почему он отказывается от таких денег, все же не решалась нарушить молчание.
— Семьдесят пять тысяч! — произнес Падреле после короткого, но тягостного молчания.
— Вы меня неправильно понимаете, господин Падреле, — глухо промолвил доктор, — здесь дело совсем не в деньгах.
— Сто тысяч! — высокомерно бросил Падреле-младший. — Сорок восемь тысяч немедленно, остальные телеграфом спустя два-три дня после моего возвращения в Город Больших Жаб.
Но на этот раз доктор Попф только досадливо повел плечами, и тогда Падреле-младший пал духом.
— За одну ампулу сто тысяч кентавров! — сказал он. — Неужели вам этого мало? Побойтесь бога, доктор Попф.
А бедная Береника, которой чуть не стало дурно, когда она услышала последнюю цифру, вдруг пришла к трагическому выводу, что Попф ее не любит, что он любит свою науку, которая загнала их в эту дыру Бакбук, а ее, Беренику, он не любит, то есть любит, но меньше, чем науку, а значит — не любит. Потому что если бы он ее действительно любил, то он бы не потащил ее с собой в этот ужасный Бакбук, а оставил бы у родителей, в милом, родном, веселом городе Жужар. А если уж потащил, то, бесспорно, согласился бы взять у этого бедного лилипутика (Падреле уже вызывал в ней чувство какой-то жалостливой симпатии) сто тысяч кентавров, чтобы можно было уехать из Бакбука и жить без забот о насущном куске хлеба. Она понимала, что если Попф отказывается от такой огромной суммы, то у него на это есть очень серьезные причины. Но она была убеждена, что эти серьезные причины все же толкнули бы на отказ от ста тысяч кентавров только одного человека из десяти миллионов.
— Вы не должны мне отказывать, — произнес между тем дрогнувшим голосом Падреле и сполз на пол со своего кресла. — Только вы можете сделать меня счастливым человеком…
Попф молчал.
— Пожалейте меня, доктор, — сказал Падреле самым проникновенным тоном, на который был способен. Его тонкий голосок, сдавленный волнением, походил на писк крысы, попавшей в лапы кота.
Чем больше Аврелий Падреле унижался перед доктором Попфом, тем с большим ожесточением он клялся в душе отомстить ему потом, когда он вырастет. Он был уверен, что Попф не только набивает себе цену, но и пользуется случаем поизмываться над человеком, счастье которого зависело от его, доктора, доброй воли. Действительные причины отказа были попросту недоступны его пониманию. Если бы он их узнал, то не понял бы. А если бы понял, то, конечно, еще более возненавидел бы ничтожного лекаря из захолустного Бакбука.
Но, что бы ни переживал в глубине души Падреле-младший, мольбы его становились все униженней по мере того, как он убеждался в непреклонности доктора Попфа. Сейчас уже Падреле не упоминал больше о деньгах. Сейчас он уже не собирался приручать доктора, оказавшегося неожиданно таким непокладистым. Как и все люди его положения и душевного склада, Падреле мог только или повелевать рабами, или раболепствовать. И он патетически взывал сейчас к лучшим
— Вы мне можете не поверить, — проникновенно сказал он, так как обыкновенные человеческие чувства действительно казались ему невероятными, — но я ехал к вам не только для того, чтобы расстаться наконец с проклятой шкурой карлика. Мне так хотелось обрадовать моего бедного брата Примо! Ах, если бы вы знали, как он страдает из-за того, что ничем не может мне помочь в моем несчастье!
Он произнес эти слова очень тихо, и Попф понял, что стоявший перед ним желтолицый злобный человечек был в этих словах совершенно искренен. Он, очевидно, действительно очень любил своего старшего брата. В этом факте было что-то трогательное, располагающее. Кроме того, Попфу была забавна и, бесспорно, лестна просьба пожалеть сразу обоих владельцев знаменитого банкирского дома.
«Черт с ними! — весело подумал он. — Надо их пожалеть!»
Но сразу соглашаться он посчитал для себя неудобным. Поэтому он задумчиво протянул:
— В крайнем случае, господин Падреле, я вам могу сделать инъекцию эликсира… Но жить вам у нас, пока вы вырастете, к сожалению, негде…
Тогда приободрившийся Падреле стал с новой энергией просить, чтобы ему разрешили остаться в доме уважаемого доктора, пока дело не будет завершено до конца, потому что он хочет сделать своему брату Примо сюрприз и явиться перед ним уже совершенно нормальным человеком. Возможно, что ему даже удастся вырасти до четвертого сентября, а это, представьте, как раз день рождения Примо!
— Но ведь здесь, право же, негде вас устроить, — еще более задумчиво протянул доктор Попф, радуясь в глубине души, что ему удастся проследить и зафиксировать весь удивительный и сложный процесс превращения лилипута в человека нормального роста.
Падреле снова начал горячо убеждать Попфа, что он будет очень стараться никого и ни в чем не стеснять. Он, очевидно, снова собрался пустить в ход все свое красноречие, но его перебил неожиданно голос Береники Попф.
— Ты ошибаешься, Стифен, — сказала она, решительно вставая из кресла, в котором она молча прослушала весь этот необычайный разговор, — по-моему, ты ошибаешься, — поправилась она. — Если господин Падреле не будет на нас в претензии, мы можем поместить его в нижней угловой комнате… А спать ему можно будет на диване… господин Падреле отлично на нем уместится…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой Аврелий Падреле главным образом растет, в то время как доктор Стифен Попф занимается другими, не менее важными делами
Официально, для всего Бакбука, доктор Попф еще продолжал болеть. Ему по горло хватало работы и без приема больных.
Свое время он делил теперь между Падреле и окончательной подготовкой к началу массовых инъекций «эликсира Береники», но не людям, а животным.
Таким образом в доме Попфов сразу появились две тайны, каждой из которых было вполне достаточно, чтобы весь город, не говоря уже о коттедже доктора Попфа, был надолго захлестнут волной репортеров. А тогда — прощай наука, прощай спокойное и систематическое наблюдение за сложнейшими и уникальными явлениями, происходящими в стремительно растущем организме Падреле, прощай методическая подготовка массовой инъекции эликсира!