Патриарх Тихон. Крестный путь
Шрифт:
Зима стала на ноги с Матрены! [1] Было морозно, бело. Но с зимою пришел голод. В Москве хлеб выдавали по карточкам, в день на человека полагалось четверть фунта. На Сухаревском рынке за фунт черного просили два с полтиной, а то и три рубля. Пуд белой муки стоил сто пятьдесят рублей, бутылка водки – полсотни.
5 декабря в Москве прошли демонстрации в защиту Учредительного собрания, 8-го большевики объявили город на военном положении.
В этот же день Тихону сообщили из Петрограда горькую весть: в Царском
1
Матрена зимняя – 9 ноября по старому стилю.
Сразу вспомнился Чикаго, строительство храма… И вот – мученик, первый мученик новых времен, первый из священства.
Смерть гуляла по России, как в кабаке. В Севастополе матросня перебила адмиралов и офицеров – шестьдесят два покойника.
Убивали казаки, убивали казаков…
А власть посыпала страну декретами.
28 декабря в полночь часовую стрелку перевели на один час назад. Восстановили естественное исчисление времени.
31 декабря газета «Дело народа» опубликовала проект Декрета об отделении Церкви от государства.
Тихон готовился к новогодней проповеди в храме Христа Спасителя. Новый год – новые чаяния. Собирался сказать о единении. Было свежо горькое чувство обиды на грузинских епископов. Только что отправил им послание. Нет бы поддержать Российскую церковь в ее беде, куда там! Поспешили отделиться.
Секретарь вместе с газетой принес указ об утверждении епископа Аляскинского Александра (Немоловского) временным управляющим Алеутской и Северо-Американской епархией. Правящий архиепископ Евдоким (Мещерский) возвращался на родину.
Тихон взял газету.
– Вот уж воистину – с Новым годом!
Секретарь ждал, пока святейший вчитается в текст декрета. Спросил после долгой паузы:
– Что будем делать?
Тихон медленно отложил газету на самый край стола:
– Молиться.
В лице невозмутимость, в глазах покой, но приготовленное почти слово новогоднего приветствия кинул в корзину.
Вошел келейник с саквояжем для облачения.
– Еду служить в Марфо-Мариинскую обитель, – сказал Тихон секретарю.
Во главе обители стояла великая княгиня Елизавета Федоровна, родная сестра царицы. Тихона провели в ее келию.
– Простите, святейший! – Настоятельница опустилась на колени перед патриархом. – Не встретила вас. Посмотрите на меня, я опухла от слез. Благословите! Благословите!
Тихон благословил.
– Что стряслось?
Елизавета Федоровна подала газету.
– Это же ограбление! Все, что построено нами, – принадлежит народу, все имущество, даже священные сосуды, – тоже достояние народа.
– Пока что проект… – Тихон тяжело вздохнул. – Впрочем, они быстрые.
– Если все это, – Елизавета Федоровна обвела пространство келии руками, – народное, надо обратиться к народу.
– Ленин и Троцкий – не народ, как не был народом любимец масс Керенский, но именно эти люди вершили и вершат судьбы миллионов.
– А знаете, кто готовит Декрет о свободе совести? Иудей Рей-снер. Сведения у меня точные и самые свежие.
– Рейснер? Как не знать. В Вильне лекции читал, славил гений Израилева племени. Я его даже защищал… Это беда.
– Святейший, в Москве все теперь вспомнили о юношеском стихотворении Лермонтова. – Елизавета Федоровна взяла томик полного собрания. – Предсказание…
Настанет год,России черный год,Когда царей корона упадет;Забудет чернь к ним прежнюю любовь,И пища многих будет смерть и кровь…Это уже свершилось.
Когда детей, когда невинных женНизвергнутый не защитит закон…И это свершилось.
Когда чума от смрадных, мертвых телНачнет бродить среди печальных сел,Чтобы платком из хижин вызывать,И станет глад сей бедный край терзать…Вместо чумы – тиф, голод в Петербурге, в Москве!
И зарево окрасит волны рек:В тот день явится мощный человек,И ты его узнаешь – и поймешь,Зачем в руке его булатный нож;И горе для тебя! – твой плач, твой стонЕму тогда покажется смешон;И будет все ужасно, мрачно в нем,Как плащ его с возвышенным челом.– Плащ с челом? – улыбнулся Тихон. – Господи, какие теперь плащи?
– Но возвышенное чело! Это же Ленин! Самое ужасное, в автографе у Лермонтова есть приписка: «Это мечта».
– Просвещенные дворяне ненавидели Николая Первого. Все это совпадения, а у страха глаза велики. Помолимся, матушка.
Восхождение на Голгофу
1918 год. Причащение
Москвичи шли в храм Христа Спасителя, ища в патриархе последнюю опору рухнувшей жизни.
– Тихон – не столп, утешитель, – сказал кто-то с горькой усмешкой, когда патриарх, величаво опираясь на посох Петра, встал перед людьми на амвоне.
Начал слово новогоднего приветствия будничным ровным голосом, глядя поверх голов:
– Минувший год был годом строительства Российской державы. Но увы! Не напоминает ли он нам печальный опыт вавилонского строительства?
Пересказывал историю смешения языков отрешенно, почти машинально… И вдруг остановился, вглядывался в лица прихожан: