Патриот
Шрифт:
Не дай бог ограбят, объяснял он. Всё отнимут. Хорошо, если отпустят, – а могут и завалить. Где угодно поймают. На дороге догонят, прижмут к обочине, стёкла в машине разобьют монтировками, вытащат за волосы – и заберут всё, что есть. Даже ремень из штанов вынут. Зубы могут выбить – тоже проблема: без зубов как будешь с людьми разговаривать?
Поэтому, повторял начальник Женя, глядя в глаза своего подчинённого, будь всегда на стрёме, дружище, смотри вокруг повнимательней, позорче, – чтоб издалека, заблаговременно увидеть каждого, кто захочет тебя обмануть,
Молодой Знаев слушал, помалкивал.
Ну и, конечно, рыхлый круглый Женя очень любил поесть.
Каждый день наёмная кухарка, краснолицая невозмутимая украинка без возраста, варила на его кухне, в его кастрюлях, сверканием никелированного металла напоминающих детали космических ракет, ядрёные рассольники, и харчо, и тройную уху, и куриный бульон с гренками, спаржей и редиской, и пельмени с олениной; жарила, парила и томила бараньи котлеты, свинину в орехах, утку с яблоками, гречневую кашу со шкварками, крольчатину с прованскими травами, спагетти под сливочным соусом, и помидоры, фаршированные беконом и пармезаном, и кулебяки с перепелиным яйцом и говяжьим фаршем, и горячие бутерброды с сардинами, и королевские креветки, обжаренные в оливковом масле, и гурьевскую кашу в четыре слоя с черничным и персиковым вареньем, и блины с икрой и сёмгой, и груши в меду, и творожное печенье. И покупалась обязательная бутыль красного бордо, и оливки с анчоусами, и поллитровка вискаря, и два-три пакетика жареного миндаля, и две-три фляги воды «Эвиан».
Воздухом сыт не будешь, учил Женя Плоцкий. Еда – это энергия. Заработал – пожрал. Особенно – зимой. Если не будешь сытым – ничего не поймёшь в этой жизни.
Молодой Знаев слушал и благодарно проглатывал. Сытость, как принципиальная позиция, была ему чрезвычайно близка.
Авторитетный, тяжеловесный Женя Плоцкий сидел напротив, ел ловко, всегда с аппетитом. Но если из комнаты-офиса доносилась телефонная трель, Женя отодвигал тарелку, вытирал губы и уходил. Приоритеты его давно были расставлены: сначала деньги, потом всё остальное.
В тот год была морозная, снежная, безжалостная зима, и не многие водители отваживались каждый день ездить по чёрным московским ледяным накатам.
О существовании шипованной резины знали немногие избранные.
Незамерзающие жидкости для лобового стекла ещё не были придуманы в этой части цивилизованного мира; водители наливали в бачки омывателя дешёвую водку. В относительно тёплые дни (где-нибудь до –15°) разбавляли водой, в сильный холод использовали чистую.
Ещё везде был серый железобетонный промороженный социализм; изредка его бороздили жёлтые такси с зелёными огоньками.
Но уже работали товарные и валютные биржи, и повсюду продавались шашлыки, китайские белые кроссовки, кетчуп «Uncle Ben’s», блестящие выкидные ножи и видеокассеты с американскими фильмами,
Всё дрожало и набухало в предчувствии перемен: наступал новый, справедливый мир, где каждому трудолюбивому, каждому упрямому и талантливому были гарантированы успех, розовощёкие дети, «роллс-ройс» и спокойная старость.
Сверкание этого нового мира, рождающегося прямо на твоих глазах и с твоим участием, здесь, теперь, – сводило с ума.
В конце февраля, по истечении первых двух недель работы, вечером, в холодной и сильно прокуренной комнате на первом этаже старого дома с окнами на Бульварное кольцо они сидели вдвоём и считали заработанные деньги.
Сергей лично распечатал на компьютере список расходов из тридцати позиций и положил перед боссом.
Тот внимательно изучил, ухмыляясь критически.
– Это что? – спросил он. – «Помыл машину – двести рублей».
– Машину лучше держать в чистоте, – ответил Сергей. – Грязь уничтожает краску. Тачка должна быть чистая.
– Нахер, – сурово ответил Женя и вычеркнул строку толстым чёрным фломастером. – Тачку летом продадим, купим новую. Машина – боевая, разъездная, расходный материал, нечего её жалеть. А это что? Какой такой банановый ликёр?
– Ты сказал, чтоб я подарил кассиру в банке.
– Тысячу двести за банановый ликёр?
– Это был самый дешёвый банановый ликёр.
– Ладно, проехали. А это? Что такое «десять баксов»?
– Старая купюра. Надорванная. В банке её не взяли.
– А как она к тебе попала?
– Она была в пачке, которую дал Нугзар.
– Почему ты не проверил всю пачку?
– Я проверял. Но Нугзар говорил, что спешит…
– Так не пойдёт. У нас был уговор: каждую купюру надо проверять. Эту рваную десятку – ставь себе на грудь.
И снова чёрный фломастер прокатился по белой бумаге.
Женя Плоцкий смотрит внимательно и зорко, словно охотник, выслеживающий добычу.
– Это что? «Уголовный Кодекс – пятьдесят пять рублей»?
– Новая редакция. С изменениями и дополнениями.
– И где он?
– У меня дома. Читаю.
– Хорошо. Дочитаешь – привези. Я тоже посмотрю. Говорят, там много интересного. А вот это – что такое? «Свитер, две тысячи семьсот»?
– Ты сам сказал, чтоб я купил новый свитер. Ты сказал, что в старом мне ходить нельзя. Я купил новый. Вот он, на мне.
Сергей оттянул пальцами ворот чёрного свитера.
– Я так говорил? – уточнил Женя, поразмышляв.
– Да. Ты, правда, был пьяный. Может, поэтому не помнишь.
– А это? «Водка “Столичная”, семь бутылок».
– В омыватель наливал.
– Семь бутылок?
– Шесть. Седьмая лежит в машине. Про запас.
– Не согласен. Шесть бутылок водки в омыватель – это перебор.
– Нет, – возражает Сергей на этот раз, – погоди. Было минус двадцать. Стекло засирается, я ничего не видел, я этого Нугзара ждал до десяти вечера…