Паучий замок
Шрифт:
Фантомы тоже не требовали энергии, особенно, когда делались с натуры. Хуже, если требовалось подключить воображение и создавать образ по памяти, Мишка уже сколько раз жалел, что нет у него таланта художника, но двойники получались прекрасно.
Во время занятий он не думал, как это может пригодиться в бою или в жизни, приятно было просто получать результат и жалеть, что нельзя это показать матери или, даже, сестрёнке.
Сестра у него обнаружилась, когда, неловко пошатываясь после плавания его отряд сходил на берег с плота. Что-то тёплое и шустрое бросилось Мишке на шею,
Такого таланта он за собой не помнил. В России осталась старшая сестра и он, младший в семье, привык получать ласки, а не раздавать их, а тут, на берегу, матери пришлось чуть ли не силой выдирать своё чадо, которое, впрочем, легко переключилось на неё, а потом на отца, успев своим чириканьем осчастливить всех.
Этот день вообще засел в Мишкиной памяти, как самый счастливый в этой стране, таким радостным гомоном была заполнена вся малюсенькая пристань, такие волны тёплых объятий пробегали по толпе, что весь клан казался единым счастливейшим многоклеточным организмом, готовым петь и визжать от восторга.
Счастьем было покрасоваться в новом шикарном костюме "от короля" среди множества таких ярких сияющих глаз, от которых сердце взлетало вместе с птицами, и одна пара принадлежала любимой сестрёнке, по которой, оказывается, он очень скучал. Счастьем было ощутить изучающие лукавые глаза девушек, которые столько дней просидели в компании стариков, занимаясь унылой и монотонной работой.
Счастьем было таскать с плотов барахло, переодевшись в ту рвань, в которую превратилась одежда за время похода, слышать краем уха, как про него рассказывают всякую несусветицу и видеть удивление, и чувствовать заслуженную гордость за себя и за весь клан, в котором не оказалось ни одного серьёзно покалеченного, а значит ни одного чёрного пятна, которое могло бы омрачить этот день.
А раненые, наоборот, чувствовали себя героями, пока здоровые таскали корзины, которые сейчас уже не казались обузой, наоборот, думалось, "почему же не взяли ещё, уж дотащили бы", эти, перевязанные храбрецы, слегка хватанув согревающего, рассказывали были и небылицы, от которых у старушек мех вставал дыбом, а старики молодели и начинали вспоминать былые битвы, показывать свои старые раны, и всё это было так мило и весело!
А вечером, после горячей ванны и вкусной еды гулять с друзьями, ввинчиваясь в бесконечные хороводы среди столов, сооруженных в Большом Зале, за которыми уныло голосили суровые воины, имевшие сейчас такой нелепый, домашний вид после нескольких кружек согревающего, слушать сказание о великом походе, где упоминалось твоё имя, и, опять, глаза, глаза…. Здорово!
Мишке пришлось тогда сильно себя стиснуть, чтобы не начать разбалтывать секреты своих подвигов, но опыт, хотя и маленький, подсказывал, что первый эффект торжества сменится потом неверием или страхом, или, ещё хуже, отторжением.
Ириты, как и люди не могли принять душой того, что не понимали разумом. А быть изгоем не хотелось. Достаточно ему было того, что даже Пашка, лучший его друг, на какое-то время сильно
Уж сколько Мишка пытался объяснить, что легче сбить летящий камень с направления, чем пытаться одновременно подставить щит и отпрыгнуть в сторону и при этом раскручивать свою пращу. Что главное — победа, а не красота броска. Что лучше хитрость, которая спасёт и тебя и твоего друга от бойни.
Пашка прямолинейно называл это трусостью, слабостью, и слюнтяйством. Увидев воочию Мишкины первые уменья, ещё в пещерах, не понял их, и где-то в глубине души даже напугался. Но он всё же был землянином 21-го века, и постепенные уверенья в абсолютном материализме происходящих чудес, успокоили его страхи, а победа над вартаками убедила Пашку в смелости друга и его правоте. Но всё равно, осваивать и даже пробовать Мишкину науку он отказался наотрез.
Отец, хоть сначала и догадывался, а потом видел фокусы и даже в конце точно знал, чем занимается его любимец, не смирился с этими занятиями и в их отношениях до сих пор ещё гуляет неприятный холодный сквозняк.
А мать вообще почти ничего не знает, считая, что аудиенция у короля вызвана Мишкиным мужеством в бою. Она, как и всякая мать, любит слепо и независимо от личных его качеств, гордится, когда хвалят, жалеет, когда бранят, ей не дано глубоко оценить взлёты, но она никогда не оттолкнёт его и в падении.
Для мальчика душевное одиночество сродни заключению под стражу, ему нужны сверстники, веселье детского коллектива, поэтому Мишка уже сейчас переживал своё невольное отчуждение. Он бы очень хотел иметь хоть одного близкого ему по духу соратника, с которым можно и поделиться радостью успеха, и пережить мерзкое отчаяние от долгой неудачи, или хотя бы, получить сочувствующий, понимающий мимолётный взгляд.
Но никого не было. Мишка ушел за старую сторожевую учебную башню, дорогу к которой ноги уже сами знали наизусть, двигая его от камня к камню по козлиной тропе и поворачивая, где нужно.
Под башней было тихо и безветренно, темнота немного рассеялась, когда глаза к ней привыкли, и Мишка, сев на удобный камень, к которому тоже привык, посадил напротив двух уродов фантомов, сделав их копии с самого себя, для компании.
— Ну что, мэтры? Готовы ли вы к выполнению домашнего задания? А вы, мэтр Мроган, вы учили сегодня? Нет уж, отвечайте, не скромничайте. Или вы хотите получить хворостиной?
— Я учил, мэтр учитель — Мишкин голос сделался тонким и заискивающим
— Что вы учили, мой милый? — последняя фраза звучала грубо и с издёвкой
— Вихри и смерчи, мэтр учитель
— Ну так, показывайте, раз учили, а мы посмотрим, ха-ха ха!
Дальше веселье кончилось, потому что никак не получалось сделать простое действие, которое уже десятки раз рассказал мудрец из книжки:
"Вихри начинаются с вращения мельчайшей частицы, которая вызывает засасывание соседних и действие их поэтому усиливается, пока не вырастает смерч такой высоты, которая засасывает в себя камни и всё, что попадётся на пути, тогда высота больше не меняется и остаётся одинаковой".