Паутина [ Авт. сборник]
Шрифт:
— Проклятые уроды, — сказал один. — Всегда ненавидел этих тварей.
Я снова осмотрелся. Через одно здание от нас оказалась автопрокатная контора, там стояли наготове три легковые машины. Было непросто добраться туда через две отделявшее нас стены, особенно с человеком, у которого была сломана рука, но нам это удалось. Кое-как я втиснул всех в большой «даймлер». Едва все уселись, я открыл ворота на улицу и побежал назад к машине.
Триффиды тут же заинтересовались. Зловещая чувствительность к звукам подсказала им, что здесь что-то происходит. Когда
Этот вечер был для меня самым скверным со дня катастрофы. Освобожденный от своих стражей, я выбрал себе небольшую комнату, где мог побыть в одиночестве. На каминной полке я установил в ряд шесть свечей и долго сидел в кресле, обдумывая положение. Вернувшись домой, мы узнали, что один из первых заболевших умер; другой был, несомненно, при смерти; заболели еще четверо. К концу ужина заболели еще двое. Что это была за болезнь, я понятия не имел. При отсутствии санитарных условий и вообще при теперешнем положении это могло быть все, что угодно. Я подумал, о тифе, но у меня было смутное впечатление, что у тифа должен быть более длительный инкубационный период. Да и то сказать, если бы я и знал — какая разница? Достаточно того, что болезнь эта очень скверная, раз рыжеволосый молодой человек пустил в ход пистолет и отказался от преследования нашей группы.
Похоже было на то, что я с самого начала оказывал своей команде сомнительную услугу. Мне удалось помочь им продержаться, в то время как, с одной стороны, им угрожала соперничающая шайка, а с другой — из пригорода надвигались триффиды. Теперь появилась еще эта болезнь. Чего же я достиг в конце концов? Отодвинул на какое-то время голодную смерть, только и всего.
Я не знал, что делать дальше. И кроме того, меня мучила мысль о Джозелле. То же самое, а может быть, нечто похуже; могло твориться и в ее районе…
Я обнаружил, что снова думаю о Микаэле Бидли и его группе. Еще раньше я знал, что на их стороне логика, а теперь я начинал думать, что на их стороне и истинная гуманность. Они исходили из того, что невозможно спасти кого-нибудь, кроме очень немногих. Внушать же остальным беспочвенные надежды — это по меньшей мере жестоко.
Кроме того, были еще мы сами. Если в чем-либо вообще есть какая-нибудь цель, то для чего мы выжили? Не для того же, чтобы попусту растратить себя в безнадежных усилиях?..
Я решил, что завтра же отправлюсь на поиски Джозеллы, и мы вместе разрешим все сомнения.
Щеколда двери звякнула. Дверь медленно приоткрылась.
— Кто там? — спросил я.
— О, вы здесь… — сказал девичий голос.
Она вошла и притворила за собой дверь.
— Что вам угодно? — спросил я.
Она была высокая и тонкая. Меньше двадцати, подумал я. Я нее были слегка вьющиеся волосы. Каштановые волосы. Она была тихая, но не из тех,
Она ответила не сразу. Была в ней какая-то неуверенность, которая очень не шла ей. Я ждал, пока она заговорит. У меня почему-то комок подкатил к горлу. Понимаете, она была молода и она была прекрасна. Вся жизнь должна была лежать перед нею: возможно, чудесная жизнь. Всегда есть что-то немного печальное в молодости и красоте при любых обстоятельствах, не правда ли?..
— Вы собираетесь уходить? — сказала она. Это был наполовину вопрос, наполовину утверждение тихим, чуть нетвердым голосом.
— Я этого не говорил, — возразил я.
— Да, — согласилась она. — Но это говорят другие… И ведь это правда?
Я ничего не сказал. Она продолжала:
— Так нельзя. Вам нельзя бросать их. Вы им нужны.
— Мне здесь нечего делать, — сказал я. — Все надежды напрасны.
— А вдруг окажется, что не напрасны?
— Этого не может быть… не сейчас. Мы бы уже знали.
— Но если они все-таки оправдаются? А вы все бросили и ушли?..
— Вы полагаете, я не думал об этом? Мне здесь нечего делать, говорю я вам. Я был чем-то вроде наркотика, который впрыскивают больному, чтобы хоть немного продлить его жизнь… не вылечить, а именно отсрочить смерть.
Несколько секунд она молчала. Затем она проговорила нетвердо:
— Жизнь прекрасна… даже такая. — Она едва владела собой.
Я не мог выговорить ни слова.
— Вы можете не дать нам умереть. Всегда есть шанс… просто шанс, что что-нибудь случится, даже сию минуту.
Я уже сказал, что думаю, об этом и не стал повторяться.
— Это так трудно, — проговорила она, словно сама себе. — Если бы только я могла видеть вас… Но, конечно, если бы я могла видеть… Вы молоды? Голос у вас молодой.
— Мне около тридцати, — сказал я. — И я очень обыкновенный.
— Мне восемнадцать. Это был день моего рождения… день, когда пришла комета.
Я не мог придумать, что ответить. Любые слова были бы жестокими. Пауза затянулась. Я видел, как она стискивает руки. Затем она уронила их; костяшки пальцев у нее побелели. Она шевельнула губами, чтобы заговорить, но ничего не сказала.
— Ну что? Что я могу сделать? — спросил я. — Продлить это еще немного?
Она закусила губу, затем сказала:
— Они… они говорят, что вы, наверно, одиноки. Я подумала, что если бы… — Ее голос дрогнул, костяшки пальцев побелели еще сильнее. — Если бы у вас кто-нибудь был… я хочу сказать, если бы у вас был кто-нибудь здесь… вы… вы бы, может быть, не ушли от нас. Может быть, вы остались бы с нами?
— О Боже, — сказал я тихо.
Я глядел на нее. Она стояла очень прямо, губы ее слегка дрожали. У нее должны были быть поклонники, жадно ловившие тень ее улыбки. Она была счастлива и беззаботна, а потом к ней пришло бы счастье в заботах. Ее ждали жизнь, полная очарования, и радостная любовь.