Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона
Шрифт:
— Курила ли ты когда-нибудь, Эмми? — спросила она. — И доставляло ли это тебе удовольствие?
Она, смеясь, выслушала, как Эмма рассказывала ей о своем единственном опыте. Однажды Том соблазнил ее, но резкий дым вызвал у нее отвращение.
— Еще бы!.. Махорка моряка! — сказала мисс Келли, пожимая плечами. — Но когда ты попробуешь этот турецкий табак, ты будешь другого мнения. Знаешь ли ты, что такое чанду?
— Чанду?
— Открой вот эту серебряную коробочку. То, что ты там видишь, — это чанду. Положи один маленький кусочек его в табак, закури, вдохни сладкий аромат, и ты сразу
— Кури, Эмма! Грезы… грезы! — И она подала Эмме одну из набитых трубочек.
Эмма с отвращением оттолкнула трубку от себя и решительно заявила:
— Не хочу! Ничто извне не должно иметь власти над моей душой!
— Ты так недоверчива? Может быть, ты и права! Чанду расслабляет. Он опускается на тебя свинцом, когда опьянение проходит: все суставы разбиты, сердце перестает биться. В первый раз, когда Джордж нашел меня в таком виде, он думал, что я умерла. Крук не было. Она знает, что нужно делать, когда на меня нападает столбняк; она бьет меня, катает, дергает за волосы, пока пульс снова не забьется. Не сделаешь ли этого ты за нее сегодня? Будь добра, милочка, прошу тебя! Ну согласись!
Ее голос звучал мягко, глаза молили с нежной печалью. В Эмме отвращение боролось с любопытством.
— К чему ты делаешь это, если потом становишься несчастной? Разве не бессмысленно подвергаться без нужды такой опасности?
Мисс Келли устало покачала головой:
— Грешить так сладко! Чем хуже чувствуешь себя, чем глубже ненавидишь жизнь, тем сладостнее твои грезы. Разве мало людей самовольно бегут от жизни, когда она становится им не под силу? Вот так и я спасаюсь чанду! Это — мое единственное утешение. Что ты так смотришь на меня? Я внушаю тебе страх? Нет, нет, я не собираюсь уговаривать тебя, только останься со мной! Не оставляй меня! Ах, если бы ты знала, как я тебя люблю!
— Любишь? — спросила Эмма. — Там, в Дыгольфе, ты говорила мне то же самое! Но тогда ты меня совершенно не знала. Как могу я верить тебе?
— У тебя жестокое сердце и холодные глаза. Разве ты стала бы иначе спрашивать, почему человек любит? Я ничего не знала о тебе и все-таки любила… полюбила, как только увидела… Ты так похожа на одну… Когда она держала меня за руку, вся печаль покидала меня. Когда она целовала меня… о, как умели целовать ее губы!.. На меня обрушивалось блаженство неба… я была счастлива… счастлива!
— Ты была счастлива? — резко повторила Эмма. — Почему же она не осталась с тобой? Где она?
Лицо мисс Келли вдруг смертельно побледнело.
— Ты жестока! — простонала она. — К чему ты заставляешь меня вспоминать об этом? Я схожу с ума, как только подумаю об этом. И все-таки… Хоть раз в жизни поговорить об этом с человеком… Хоть раз в жизни свалить с души тяжесть… Чанду! Чанду! Мы вдыхали ароматный дым, витали в сладких грезах, нежно обнявшись… Грудь с грудью, уста к устам… Красива была Лавиния, молода, полна силы… Но когда я
Она, рыдая, всхлипнула и закрыла лицо руками. Наступило тяжелое молчание. Эмма сидела не шелохнувшись. Сострадание и ужас терзали ее.
— Теперь ты понимаешь, почему я не могу отвыкнуть от чанду? — снова заговорила мисс Келли. — Когда я не сплю, вечно предо мной Лавиния, такая, какой она мертвая лежала в моих объятиях. Но когда я засыпаю, она просыпается; ее глаза смеются, ее сердце бьется около моего сердца, ее уста приникают к моим. Мы счастливы… счастливы… счастливы…
Словно в бреду повторяла мисс Келли это слово. Вдруг она сорвалась с места, схватила одну из трубок и закурила ее. Потом она нетерпеливо взяла металлическую иглу, надела на ее конец кусочек чанду и провела его через пламя свечи. Послышался легкий треск, и по комнате пронесся сладковатый аромат.
Затем мисс Келли схватила Эмму за руку и притянула к себе на подушки.
— Приди, возлюбленная моя! — прошептала она. — Останься со мной! Не отнимай своей руки. Я должна чувствовать тебя… Юный, сильный ток исходит от тебя… Пусть он пройдет через мои жилы… ах ты… возлюбленная… возлюбленная!..
Стиснув руку Эммы, она упала на подушки, и по мере того, как она вдыхала дым, ее бледное лицо розовело, легкая улыбка заиграла около губ, глаза начали блестеть. В то же время Эмма чувствовала, как ожил пульс в руке, которую она держала.
Затем трубка выскользнула изо рта мисс Келли, ее голос замер в долгом, нежном вздохе, глаза закрылись, и красавица заснула.
Эмма смотрела на нее. Опять перед ней всплыл образ Овертона, опять протянулись к ней его губы, и в ней вспыхнуло пламенное желание поцеловать их. Но она собрала все силы, чтобы устоять перед искушением, так как чувствовала, что погибнет, если отдастся демоническим чарам этой женщины. Став рабой губительной страсти, она, подобно мисс Келли, начнет курить чанду и погибнет, как та юная Лавиния.
Решимость назревала в ней. Она высвободила руку и ушла не оборачиваясь.
VIII
Адскую оргию застала Эмма, когда вновь вышла в зал. На полу валялись лоскутки платья, разбитые стаканы, раздавленные фрукты. Разлитое вино лилось со столов на пьяных, лежавших в тех позах, в которые их поверг наземь хмель. Неясный лепет, хриплый крик, резкий смех смешивались с оглушительным шумом музыки, и среди всего этого хаоса прыгала, шумела, неслась, неистовствовала какая-то орда дикарей, словно одержимых безумием.
Впереди всех была Сатанина, леди Уорсли. Она летала из объятий в объятия, обменивалась дикими ласками и пламенными поцелуями, хриплыми выкриками и сладострастным смешком подхлестывая вакханалию к новым забавам.
Но вокруг большого стола царила полная тишина. Игра продолжалась; однако, кроме лорда Балтимора и сэра Уотфорда, никто больше не принимал в ней участия. Зрители теснились вокруг них, изредка комментируя тихим шепотом случайности игры. Их размеренные движения составляли разительный контраст с неистовством окружавшего их вакханального разгула.