Паутина

Икрами Джалол

В четверг в караван-сарае, кроме меня и хозяина, никого не осталось; казалось, опустела вся Бухара, людей на улицах почти не встречалось.

Я поклялся не покидать своей худжры и сегодня; заперся на ключ, сел у открытого окна с «Джаме-уль хикоёт». Мне хорошо была видна улочка, на ней — ни души, но не успел я перевернуть страницу, как услышал шаги: Хамдамча, обливаясь потом, тащил громадный узел. Потом, будто из-под земли, вырос Ахрорходжа. Раньше я видел его раз-другой, иногда он приходил к хозяину, — но мне не было известно, кто это. Теперь я узнал. Он пришел получать с Хамдамчи деньги.

—

Мы уже не можем быть компаньонами, — говорил он. — Я переезжаю в кишлак.

Но Хамдамча был не из тех, кто легко расставался с душой. Вначале они были между собою любезны, потом начали ругаться и призывать друг на друга земные и небесные кары. Вдруг Ахрорходжа пнул лежавший в ногах у Хамдамчи узел и спросил, откуда он его тащит. Хамдамча, призывая в свидетели бога, стал уверять, что вещи его собственные, в дом, мол, попал снаряд, и теперь он вынужден перетаскивать их в караван-сарай… Ахрорходжа рассмеялся и ответил, что он целый час ходит за ним и видел, как Хамдамча взламывал лавку…

Я слушал и изумлялся. В тот миг я наконец-то понял, что алчных негодяев может насытить только могила. Для этих людей деньги — все! Им неведомы такие чувства, как сострадание и любовь, доброта и дружба! Во имя денег они опозорят седины своих отцов и матерей, продадут свою честь и честь своих жен и сестер, отрекутся от своих детей… Я скрежетал зубами, наблюдая, с каким восторгом они ударили по рукам и принялись делить добычу.

В тот день бой достиг наибольшей силы. Красные аскеры пошли на решительный штурм города, эмир удрал, сарбозы его разбежались. Как сказал Хамдамча, только у ворот Навола еще держался отряд сарбозов и афганцев^[32].

Удирая, молодчики эмира тащили все, попавшее под руку, расстреливали людей только за то, что те не успевали укрыться. Арк горел, горели жилые дома, базары и медресе, над городом плыл густой черный дым… И тем не менее, эти негодяи Хамдамча и Ахрорходжа снова куда-то пошли. Бессознательно, скорее просто из-за любопытства, чем из желания что-то предпринять, я бросился вслед за ними. Ворота караван-сарая выходили на главную улицу Кушмедресе, и справа, в ста шагах от ворот, стояли ряды торговых лавок. Я думал проскользнуть переулком наперерез грабителям, но едва выскочил за ворота, как увидел бегущего прямо на меня человека, судя по всему, — перса. Шагах в двадцати он споткнулся и упал, а преследующий его с револьвером в руках «шефиска»^[33] издал победный вопль и, подскочив к нему, наступил на грудь.

— Вытаскивай золото! — приказал он.

— Да перейдут на меня все твои болезни и несчастья, — взмолился лежавший. — Откуда у меня золото? Я бедный ремесленник и…

— Вытаскивай, говорю, — повысил голос солдат, — иначе разобью твою пустую башку. Раз, два…

Хорошо, что он не успел сказать «три», — появившийся неизвестно откуда солдат — «сешамбеги» крикнул ему:

— Убери руки!

Он подошел ближе и властно приказал:

—

Спрячь револьвер, отпусти невинного. Если ты такой храбрый, то иди на поле боя и там покажи себя!

«Шефиска» вначале испугался, отпрянул назад. Перс воспользовался этим и убежал. В следующее мгновение «шефиска» уже пришел в себя и накинулся на «сешамбеги»:

— Ты сам кто такой, собака, что приказываешь мне? Вот тебе!.. — Он вскинул руку с револьвером, но и противник не дремал — оба выстрела грянули одновременно; «сешамбеги» зашатался, а «шефиска» мгновенно удрал. Я подбежал к солдату и не дал ему упасть. Пуля пробила плечо.

— Спасибо, — сказал он, превозмогая боль. — Если не трудно, помогите мне… Где тут можно спрятаться?.. Негодяй вернется с друзьями-разбойниками…

Я тоже подумал об этом и втащил солдата в караван-сарай. Закрыв ворота, я поднял его в свою худжру и уложил. Затем запер дверь худжры, перевязал раненого, дал ему пиалу чая. Он чувствовал себя стесненно, извинялся, а я восторгался этим человеком, вырвавшим несчастного из рук бандита, и обещал сделать все для того, чтобы он быстрее поправился.

Солдат улыбнулся, сказал, что наступил день свободы, теперь избавимся навсегда от всех тиранов… Бой, сказал он, подходит к концу, красные войска сегодня или завтра войдут в Бухару. Он не воевал и воевать не хочет. Сюда он пришел за сыном, хочет вместе с сыном встречать красных аскеров….

Вдруг он встрепенулся, застонал, пытаясь приподняться на локтях.

— Пришли! — сказал он.

В ворота действительно стучали. Я замер. Стук повторился.

— Ака Мирзо, эй, ака Мирзо! — услышали мы голос Хамдамчи. Я улыбнулся и пошел открывать.

— Не бойтесь, — сказал я солдату, — это свои.

Хамдамча пришел с Ахрорходжой, оба держали в руках узлы. Хамдамча даже пошутил: «Эх вы, струсили, ворота заперли», — но мне было не до шуток: я спешил к себе в худжру, к раненому. Ему стало хуже, белый платок, которым я перевязал рану, окрасился кровью.

— Потерпите, вот только сожгу кусок кошмы…, — и я торопливо взялся за дело.

Кошма сгорела быстро, я посыпал горячей золой на рану и снова перевязал. Больного нужно было накормить. В худжре оказалась пара сухих лепешек, немного кишмиша, дыня. Я разжег самовар, расстелил дастархан, но тут в дверь постучали.

— Кто?

Хамдамча откликнулся. Я открыл дверь. Оба негодяя стояли на пороге с сияющими лицами.

— У вас гость? — спросил Хамдамча, входя в худжру.

Превозмогая боль, солдат сел и поздоровался. Ахрорходжа вначале не обратил на него внимания, но, когда привык к темноте, вдруг отшатнулся.

— Останкул? — спросил он испуганно.

— Ахрорходжа! — обрадовался солдат и облегченно вздохнул. — Слава богу! Где мой Мурадджан?

— Мурадджана вашего я отправил в кишлак, — сказал Ахрорходжа. — Что с вами? Что вы здесь делаете?

— Судьба! — уклончиво ответил Останкул, не желая открывать тайну, но — глупец, я ничего не понял — и рассказал о случившемся. Я думал Ахрорходжа обрадуется, похвалит своего родственника за мужество, но тот только покачал головой.

— Нехорошо сделали, Останкул, — сказал он. — «Шефиска» находят своих врагов и под землей.