Паутины моего детства
Шрифт:
Но вот со двора нашего дома слышится велосипедный звонок. Это приехал с работы отец. Он работает каменщиком, строит дома, гаражи, подвалы. Сейчас он переоденется и придёт к нам.
Я спускаюсь со своей кучи и иду ему навстречу. Отец улыбается и несёт что-то, зажатое под мышкой. Это старые газеты, значит, сегодня будем жечь костёр.
«Бог помощь, - говорит он нам, - сегодня я припозднился, поэтому долго работать не будем, напечём лучше картошки».
Уговаривать нас
Но вот костёр прогорает. В образовавшуюся кучу серой золы мы закатываем с десяток картофелин. Их для нас выбирает мать. Не слишком крупных и не слишком мелких, средних – как говорит она, чтобы получше пропеклись. Мы садимся с братишкой каждый на свою кучу и начинаем ждать.
«Полчасика пусть полежат, - говорит отец, - лишний раз не тревожьте. Быстрее пропекутся».
Потом он берётся за лопату и начинает копать. Движения его размеренные и сильные. Прочный черенок из ольхи натужно скрипит. Отец втыкает лопату позади куста, нажимает на неё и выворачивает куст вместе с землёй наверх. Потом берётся за ботву левой рукой и отряхивает её. Крупные клубни обрываются сами, мелкие приходится потрясти. Он у нас левша, но не от рождения. В детстве его покусала бродячая собака и повредила сухожилия на правой руке. Пришлось какое-то время, пока раны заживали, обходиться одной левой. Со временем он к этому привык и стал левшой.
Через полчасика отец говорит:
«На сегодня всё, будем ужинать здесь. Я и газеты прихватил, и спичечный коробок с солью. Сбегай-ка, - приказывает он старшему брату, - сорви пяток огурчиков да про помидорчики не забудь, да помой их как следует. А ты, - обращается он ко мне, - вытаскивай из золы картошку. Я думаю, она уже готова».
«А я супу сегодня столько наварила, - обиженно говорит мать, - кто его теперь есть будет»?
«Поросятам отдашь, - успокаивает её отец, - быстрее расти будут».
И вот мы все за импровизированным столом. Прямо на земле постелены две газеты, одна на другую. В центре – спичечный коробок с солью, пять огурцов и столько же помидоров. Серые от золы картофелины разложены по периметру: каждую из них легко достать, и ветер не поднимет концы газет. Отец разламывает первую картофелину, посыпает обе половинки солью и даёт нам на пробу.
«Смотрите, не обожгитесь», - говорит мать.
Но мы с братишкой не вчера родились и печёную картошку есть умеем. Только вот рожицы наши быстро становятся, как у трубочистов. Мы пытаемся утереть их, но размазываем их ещё больше.
Затем отец берёт самый большой огурец и с хрустом откусывает
«Мир не видал», - как говорит отец.
«А про хлеб то мы и забыли, - спохватывается мать, - какая же это еда без хлеба»?
«Ничего, - отвечает отец, - кто не наестся, тот и будет на ночь хлебать твой суп… уже с хлебом».
Глядя друг на друга, мы смеёмся…
………………………………………………………………………….................................................
Прошло много лет. Я уже старше моего отца той поры и старше моей матери. Гораздо старше. Я теперь не знаю, такая ли жизнь в нашей бывшей усадьбе и в усадьбах наших соседей, какая была при нас, или она теперь совсем другая. Живёт там кто и чем занимается, я тоже не знаю. Наверное, жизнь там теперь другая, не похожая на нашу, но я не буду ворчать по-стариковски и сетовать, идеализируя прошлое.
Во-первых, оно у нас идеальным не было.
Во-вторых, я ещё далеко не старик. Но время то мне почему-то очень дорого, и воспоминания о нём я храню до сих пор. Когда мне не спится, когда тяжело на душе, я вспоминаю те дни…
Я, маленький мальчик, полный надежд и устремлений, лежу на куче картофельной ботвы и смотрю в небо. Оно голубое, бездонное, и в нём полно белых паутин. Ещё мне припоминается мой отец, который пришёл однажды в огород с мастерком в руке. Он вернулся с работы пораньше и решил переложить свой инструмент из одной сумки, уже порядком потёртой, в другую – новую. Он переложил молоток с острым раздвоенным концом, отвес, рукавицы, уровень… а мастерок переложить забыл. Задумался, наверное, о чём-то, так и пришёл с ним в огород, держа его в руке. Мы только посмеялись все…
Ещё он тогда не построил всех своих фундаментов, домов и гаражей; ещё не пропарил его в нашей баньке как следует мой друг Лёшка, которому он только и доверял эту ответственную процедуру под старость, как когда-то дед Гришка мне; ещё не привёз он с отдыха из Трускавца мохеровый шарф, подаренный ему какой-то молодухой, который потом был торжественно сожжён в печи-голландке моей бабой Фёклой и моей матерью; ещё не родился у него третий сын, о котором он так страстно мечтал, и который уже никогда не родится, потому что его жену, мою мать, еле спасла необыкновенная женщина врач, Лобарева Ольга Ивановна, сделав ей срочную операцию в нашей районной больнице; ещё … ещё столько ему всего предстояло.
А пока, пока он был молодой и красивый, с смуглым, слегка обветренным лицом, и с мастерком в левой руке. Таким я его и запомнил, таким и буду помнить до конца моих дней.