Павел I

Боханов Александр Николаевич

Главный караул (the main guard) во дворе замка (а также наружные часовые) состоял из роты Семеновского Великого князя Александра полка и находился под командой капитана из гатчинцев, который подобно марионетке исполнял все внешние формальности службы, не отдавши себе, по-видимому, никакого отчета, для чего они установлены.

В 10 часов утра я вывел свой караул на плац-парад, а между тем как происходил развод, адъютант нашего полка Ушаков сообщил мне, что по именному приказанию Великого князя Константина Павловича я сегодня назначен дежурным полковником по полку. Это было совершенно противно служебным правилам, так как на полковника, эскадрон которого стоит в карауле и который обязан осматривать посты, никогда не возлагается никаких иных обязанностей. Я заметил это Ушакову несколько раздраженным тоном

и уже собирался немедленно пожаловаться Великому князю, но, к удивлению всех, оказалось, что ни его, ни Великого князя Александра Павловича не было на разводе. Ушаков не объяснил мне причин всего этого, хотя, по-видимому, он их знал.

Так как я не имел права не исполнить приказания Великого князя, то я повел караул во дворец и, напомнив офицеру о всех его обязанностях (ибо я не рассчитывал уже видеть его в течение дня), я вернулся в казармы, чтобы исполнить мою должность дежурного по полку.

В 8 часов вечера, приняв рапорты от дежурных офицеров пяти эскадронов, я отправился в Михайловский замок, чтобы сдать мой рапорт Великому князю Константину как шефу полка.

Выходя из саней у большого подъезда, я встретил камер-лакея у собственных Его Величества апартаментов, который спросил меня, куда я иду. Я хорошо знал этого человека и, думая, что он спрашивает меня из простого любопытства, отвечал, что иду к Великому князю Константину. «Пожалуйста, не ходите, — отвечал он, — ибо я тотчас должен донести об этом Государю». — «Не могу не пойти, — сказал я, — потому что я дежурный полковник и должен явиться с рапортом к его Высочеству; так и скажите Государю». Лакей побежал по лестнице на одну сторону замка, я поднялся на другую.

Когда я вошел в переднюю Константина Павловича, Рутковский, его доверенный камердинер, спросил меня с удивленным видом: «Зачем вы пришли сюда?» Я ответил, бросая шубу на диван: «Вы, кажется, все здесь с ума сошли! Я — дежурный полковник». Тогда он отпер дверь, но и сказал: «Хорошо, войдите».

Я застал Константина в трех-четырех шагах от двери; он имел вид очень взволнованный, Я тотчас отрапортовал ему о состоянии полка. Между тем пока я рапортовал, Великий князь Александр вышел из двери, прокрадываясь как испуганный заяц (like a frightened hare). В эту минуту открылась задняя дверь, и вошел Император propria persona, [178] в сапогах и шпорах, со шляпой в одной руке и тростью в другой и направился к нашей группе церемониальным шагом, словно на параде.

178

Собственной персоной (пер, с лат.).

Александр поспешно убежал в собственный апартамент; Константин стоял пораженный, с руками, бьющими по карманам, словно безоружный человек, очутившийся перед медведем. Я же, повернувшись по уставу на каблуках, отрапортовал Императору о состоянии полка. Император сказал: «А, ты дежурный!» — очень учтиво кивнул мне головой, повернулся и пошел к двери. Когда он вышел, Александр немного открыл свою дверь и заглянул в комнату. Константин стоял неподвижно. Когда вторая дверь в ближайшей комнате громко стукнула, как будто ее с силой захлопнули, доказывая, что Император действительно ушел, Александр, крадучись, снова подошел к нам.

Константин сказал: «Ну, братец, что скажете Вы о моих?» — указывая на меня. «Я говорил Вам, что он не испугается!» Александр спросил: «Как? Вы не боитесь Императора?» — «Нет, Ваше Высочество, чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очереди; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме Великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно также, как мои солдаты не боятся Его Высочества и боятся одного меня». — «Так Вы ничего не знаете?» — возразил Александр. — «Ничего, Ваше Высочество, кроме того, что я дежурный вне очереди». — «Я так приказал», — сказал Константин. — «К тому же, — сказал Александр, — мы оба под арестом». Я засмеялся. Великий князь сказал: «Отчего Вы смеетесь?» — «Оттого, — ответил я, — что Вы давно желали этой чести», — «Да, но не такого ареста, какому мы подверглись теперь. Нас обоих водил в церковь Обольянинов присягать в верности». — «Меня нет надобности приводить к присяге, — сказал я, — я верен», —

«Хорошо, — сказал Константин, — теперь отправляйтесь домой и смотрите, будьте осторожны». Я поклонился и вышел.

В передней, пока камердинер Рутковский подавал мне шубу, Константин Павлович крикнул: «Рутковский, стакан воды». Рутковский налил, и я заметил ему, что на поверхности плавает перышко. Рутковский вынул его пальцем и, бросив на пол, сказал; «Сегодня оно плавает, но завтра потонет».

Затем я оставил дворец и отправился домой. Было ровно девять часов и, когда сел в свое кресло, я, как легко себе представить, предался довольно тревожным размышлениям по поводу всего, что только слышал и видел в связи с предчувствиями, которые я имел раньше. Мои размышления однако же были непродолжительны, В три четверти десятого мой слуга, Степан, вошел в комнату и ввел ко мне фельдъегеря. «Его Величество желает, чтобы вы немедленно явились во дворец». — «Очень хорошо», — отвечал я, — и велел подать сани.

Получить такое приказание через фельдъегеря считалось в те времена делом нешуточным и плохим предзнаменованием. Я однако же не имел дурных предчувствий и, немедленно отправившись к моему караулу, спросил офицера Андреевского, все ли обстоит благополучно? Он ответил, что совершенно благополучно; что Император и Императрица три раза проходили мимо караула, весьма благосклонно поклонились ему и имели вид очень милостивый. Я сказал ему, что за мной послал Государь и что я не приложу ума, зачем бы это было. Андреевский также не мог догадаться, ибо в течение дня все было в порядке.

В шестнадцать минут одиннадцатого часовой крикнул: «Вон!», и караул вышел и выстроился. Император показался из двери, в башмаках и чулках, ибо он шел с ужина. Ему предшествовала любимая его собачка Шпиц, а следовал за ним Уваров, дежурный генерал-адъютант. Собачка подбежала ко мне и стала ласкаться, хотя прежде того никогда меня не видела, Я отстранил ее шляпой, но она опять кинулась ко мне, и Император отогнал ее ударом шляпы, после чего Шпиц сел позади Павла Петровича на задние лапки, не переставая пристально глядеть на меня.

Император подошел ко мне (я стоял шагах в двух от караула) и сказал по-французски: «Vous etes des Jacobins» [179] . Несколько озадаченный этими словами, я ответил: «Oui, Sire!» [180] Он возразил: «Pas Vous, mais le regiment» [181] . На это я возразил: «Passe encore pour moi, mais Vous Vous trompez pour le regiment». [182] Он ответил по-русски: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Я скомандовал: «По отделениям, направо! Марш!» Корнет Андреевский вывел караул через дверь и отправился с ним домой. Шпиц не шевелился и все время во все глаза смотрел на меня.

179

Вы — якобинцы.

180

Да, мой Государь.

181

Да не Вы, а ваш полк

182

Пусть буду я, но относительно полка Вы ошибаетесь (пер. с франц.).

Затем Император, продолжая разговор по-русски, повторил, что мы якобинцы. Я вновь отверг это обвинение. Он снова заметил, что лучше знает, и прибавил, что он велел выслать полк из города и расквартировать его по деревням, причем сказал мне весьма милостиво: «А ваш эскадрон будет помещен в Царском Селе; два бригад-майора будут сопровождать полк до седьмой версты; распорядитесь, чтобы он был готов утром в четыре часа в полной походной форме и с поклажей». Затем, обращаясь к двум лакеям, одетым в гусарскую форму, но не вооруженным, он сказал: «Вы же два займите этот пост», — указывая на дверь. Уваров все это время за спиной Государя делал гримасы и усмехался, а верный Шпиц, бедняжка, все время серьезно смотрел на меня. Император затем поклонился мне особенно милостиво и ушел в свой кабинет.