Павел I

Крестовский Всеволод Владимирович

– Ах какие прекрасные, – сказала она, перегнувшись в окне и смеясь не совсем уверенно.

Штааль быстро оглянулся.

– Ну да, вот и вы, фрау директор, – произнёс он нахальным тоном, как будто и не сомневался в том, что она появится. Он заметил мушку на верхней губе и презрительно усмехнулся, точно нисколько не сомневался и в этом. Настенька смутилась: она не так понимала свою мушку. Но смущение её было приятное. От запаха сирени голова у неё кружилась всё сильнее.

– Очень сирень пахнет, – смущённо сказала она.

Он презрительно засмеялся.

– То-то, фрау директор, – сказал он.

Слова его были совершенно бессмысленны, он и сболтнул их наглым тоном больше от собственного

смущения. Но Штааль ничего не мог выдумать лучше: и «то-то», и «фрау директор» перепугали Настеньку.

– Ишь какие вы стали…

– Значит, такие…

– Какие же? – пробормотала Настенька.

– Такие, – ещё более значительным тоном повторил Штааль. Но, решив, что диалог этот не может всё же продолжаться бесконечно долго, он кратко добавил: – Хорошо, я к вам сейчас приду.

«Так и есть, два приключения в один день», – торжествующе подумал он. Но первые сказанные им не бессмысленные слова успокоили Настеньку.

– Вот ещё! – обиженно произнесла она. – И вовсе не х о р о ш о, и никто вас не просит.

Штааль почувствовал свою ошибку.

– То глаза в сторону воротит, то к в а м п р и д у, чуть друг со двора. Ишь тоже! – продолжала Настенька, переходя в наступление.

– А он вам муж, что ли, или жених?

– Может, будет и жених, и муж, почём вы знаете?

– Это Иванчук-то! – Штааль искренне расхохотался.

– А знаете, кто без резону смеётся?

– Кто, Настенька?

– Дурак, вот кто.

Она улыбнулась, желая смягчить непривычно резкое слово. Но улыбка у неё вышла гораздо более нежной, чем ей хотелось. Настенька тревожно подумала, что, кажется, всё выходит очень нехорошо.

– Жарко как… Пить хочется, – уж совсем смущённо сказала она.

– Я сейчас принесу.

Штааль побежал в столовую, к столу, за которым они обедали. Стол не был убран, но обе бутылки фройлейн Гертруда заперла на ключ. В стаканах, однако, ещё оставалось вино. Штааль слил остатки в один стакан, вылил туда и кальмусовку, оставшуюся на дне рюмок, и понёс в сад. Он подбежал к окну, ловко стал на выступ стены и подал стакан Настеньке, не пролив ни капли.

– Упадёте, расшибётесь, – сказала Настенька. – Ну, мерси… Что это вы мне дали, крепкое какое? Фу!.. Я думала, сироп, ей-Богу!..

– Совсем не крепкое… И не всё ли равно?

– Ан, не всё равно. Пьяна буду, вот что… Стыдно вам!

Штааль заметил, что на ней была другая мушка, означавшая «а вот и не поцелую». Он засмеялся от радости.

– Чего зубы скалите?

– Настенька, я сейчас к тебе приду.

Она сделала вид, будто не заметила «к тебе», но с ужасом почувствовала, что всё кончено, что она любит его по-прежнему.

– Попросите честью.

– Прошу честью.

– Скажите: на коленях вас, Настенька, умоляю.

– На коленях тебя, Настенька, умоляю. – «В окно, что ли, влезть?» – быстро подумал он. Влезть было можно. Можно было и порвать панталоны. «А отчего бы не взойти по лестнице? Нет, нельзя её отпускать ни на минуту, ещё дверь закроет…» Он оглянулся, сделал усилие и поднялся «на мускулах». Настенька попятилась назад и замахала руками. Со всей возможной грацией Штааль взобрался на окно, чувствуя себя одновременно и школьником, и испанским кавалером. Он даже вытянулся во весь рост на подоконнике, хоть это вовсе не было нужно. «Эх, не поверит Саша», – подумал Штааль, сбивая пыль с колен. Он на цыпочках соскочил в комнату Настеньки.

XVIII

Клочок земли (в полторы тысячи десятин), который собирался приобрести Иванчук, был расположен недалеко от городка Житомира. Владелец находился в отъезде и поручил продажу управляющему богатых помещиков Обуховских, у которого, в иванковском имении, и должны были остановиться покупатели. Иванчук рассчитывал съездить и вернуться

в Киев в три-четыре дня. Он желал на месте взглянуть, не вводят ли его в обман продавцы, хоть ещё в Петербурге знал, что дело чрезвычайно выгодное. «Кота в мешке не покупают», – сердито говорил Иванчук фройлейн Гертруде – от неё, однако, ускользал смысл этого выражения в дословном немецком переводе. По мере приближения сделки, которая должна была, наконец, сделать его настоящим помещиком, Иванчук волновался всё больше. Сгоряча он даже предложил Штаалю съездить с ними – тотчас, правда, спохватился, но Штааль уже принял приглашение.

– Вот и прекрасно, парти карре учиним, [204] – кисло сказал Иванчук. Он утешился тем, что большую часть расходов отнесёт на счёт Штааля. «Как парти карре, то пусть за свою немку и платит, чтобы мне хоть не кормить в дороге эту прорву». Кислый вид Иванчука рассеял последние колебания Штааля. «Ежели Иванчуку неприятно, значит, надо ехать. Однако не предполагал я, что он этакий осёл», – подумал Штааль. Оба они совершенно искренне считали друг друга дураками.

204

…парти карре учиним… – увеселительная прогулка вчетвером (от фр. partie carree).

Штааль не мог разобраться в своих чувствах. Вернее, чувства эти менялись у него беспрестанно. То ему больше нравилась Настенька, то фройлейн Гертруда. В мыслях он сравнивал обеих цинично и говорил себе, что не любит ни ту, ни другую, – любит же госпожу Шевалье. Он очень дорожил этим своим чувством. Штаалю неприятно запали в душу слова Ламора об его бедном темпераменте. «Да, единственно к ней пожирает меня страсть, – не совсем уверенно думал он. – А что до пылкости нрава, я сделал мои доказательства». Временами ему казалось, что он создан для такой жизни, исполненной мимолётных любовных приключений: нынче с одной, завтра с другой. В эти минуты он смотрелся в зеркало, приглаживал волосы напомаженной щёткой и. чувствовал себя победителем: зеркало отражало самую победоносную улыбку. Но Штааль помнил также, что, выходя из комнаты Настеньки, он испытывал отвращение и от неё, и от самого себя, и от всего в жизни. «Пуще смерти нужно бояться ресидивов любви, через несколько лет той же даме строить куры. Я состарился, да и она не помолодела. И волюпте в ней теперь острее, противнее [205] … Впрочем, всё это приукрашено в книгах», – думал он, забывая, что его пожирает страсть к госпоже Шевалье.

205

И волюпте в ней теперь острее, противнее… – сладострастие, сластолюбие (от фр. volupte).

Перед самым отъездом фройлейн Гертруда вошла в комнату Штааля и подала ему бумажку. Счёт был на четырнадцать рублей семьдесят копеек. Значились в нём комната, извозчик, завтрак, обед, ужин, свеча и корзинка с едой, приготовленная в дорогу. Но свеча была зачёркнута, а кроме того, под итогом карандашом сделана пометка Rabat [206] 15 %, d-i-2 p. 20 к., и Штаалю пришлось уплатить только двенадцать с полтиной. Фройлейн Гертруда с застенчивой улыбкой обратила его внимание на скидку в счёте и на зачёркнутую свечу. Он поблагодарил, с трудом удерживаясь от смеха. «Вот о чём непременно напишу Саше».

206

Скидка (нем.).