Павел I
Шрифт:
– Государь! – ещё тише и смущеннее заговорил Черепов. – Я получил не ордер, а простую записку, и не от начальника, а…
– А от кого, сударь?
Черепов потупился и молчал.
– Уж не от той ли особы? – улыбнулся император.
– Вы угадали, ваше величество! – скромно поклонился Черепов. – И потому-то, – продолжал он, – как только увидел я строки, начертанные её рукой, то и света невзвидел от радости и восторга, ибо это ещё суть первые строки, первый знак внимания, полученный мною от неё… И я кинулся как ошалелый бежать на её призыв, забыл про оружие, забыл и всё на свете, а уж
– Да, встреча с моим величеством, – перебил государь, начиная снова хмуриться. – Всё это прекрасно! Но я желал бы знать, сударь, на каком это основании и по какому праву, и по чьему наконец повелению солдаты моей гвардии летают любовными постильонами и передают амурные цидулки?
– Клянусь, государь! – с жаром воскликнул Черепов, подняв свою голову и прямо, искренно взглянув в глаза Павла. – Клянусь честью, это не амурная цидулка, это просто записка самого ординарного содержания.
– Охотно верю вашей искренности, сударь, но всё-таки желаю знать, кто это дерзнул распоряжаться, ради партикулярных посылок, ординарцами графа Харитонова-Трофимьева?
Что было отвечать на этот вопрос и как назвать заветное, дорогое имя? Как выдать ту тайну своего сердца, в которой он даже и ей самой, этой «любимой особе», не осмелился ещё признаться доселе?.. Черепов снова смутился и снова потупился.
– Я жду ответа, сударь! – настойчиво и строго заметил государь.
Положение было ужасное. Неискренность, ложь или дальнейшее молчание могли быть пагубны для Черепова, при этой вспыльчивости Павла, при этих резких и быстрых переходах его от гнева к милости и от милости вновь к жесточайшему гневу. Назвать имя графини Елизаветы Ильинишны – не значило ли бы скомпрометировать её, оставив в уме государя, быть может, подозрение насчёт содержания письма, хотя бы и самого ординарного, как уверял он за минуту пред сим? И наконец, уже самый факт, что она, молодая, благовоспитанная девушка, вдруг ведёт какую-то корреспонденцию с молодым адъютантом своего отца, – не кинет ли этот факт на неё, в глазах государя, хотя бы самую лёгкую тень и упрёк в легкомыслии?.. Что тут оставалось делать! А между тем это грозное «я жду ответа, сударь», прозвучавшее из уст Павла непреклонным приказанием, светилось и в его взоре, пытливо и пристально обращённом на лицо молодого офицера.
Медлить далее было уже невозможно. Вместо всякого ответа Черепов достал из кармана записку Лизы и подал её государю.
Павел Петрович пробежал её глазами, и лицо его снова прояснилось, и на губах заиграла та благосклонная, приветливая улыбка, которою подчас он так умел очаровывать сердца и души.
– Так вот кто твоя зазнобушка! – сказал он, возвращая Черепову записку. – Ну, брат, извини, что узнал тайну твоего сердца. Впрочем, можете, сударь, быть спокойны: я её никому не выдам.
Черепов почтительно склонил свою голову.
– И что же, – продолжал император после некоторого молчания, – молодая графиня отвечает вам взаимностью?
– Не знаю, государь, – со вздохом ответил Черепов. – Я никогда ещё на сей предмет не дерзал объясниться с нею, хотя люблю её горячо и много.
– И на её-то счастье ставили на карту
– Хотел было, ваше величество, – подхватил Черепов, – да не успел, не удалось! Но я твёрдо верю, что она выручила бы! Непременно!
– Гм… И лучше, что не удалось, молодой человек, поверьте!.. А какую же монету изволили вы, сударь, отдать нищему? – как бы домекнувшись о чём-то через мгновение и быстро переменив свой милостивый тон на несколько подозрительный, недоверчиво спросил Павел.
– Да всё ту же, ваше величество, – усмехнулся Черепов.
– То есть червонец ваш?
– Так точно.
– Гм… Ну, вот видите ли, она и выручила! – снова самым весёлым тоном и даже радостно воскликнул император. – Всё-таки выручила! Там, где и не ждали! ха-ха!.. Это прекрасный поступок, господин майор, я усматриваю доброе и честное сердце… Я люблю это! Но мне нравится также и то, что вы чувствуете влечение к особе достойной! Я знаю её – прекрасная девица – и вполне одобряю выбор вашего сердца. Думаете делать предложение?
– Не смею, ваше величество.
– Почему так?
– Да как сказать!.. Во-первых, неуверенность в ней, отвечает ли она моим чувствам…
– Мм… да, это до некоторой степени основательно. А во-вторых?
– А во-вторых, моё служебное положение, пока ещё маленькое и скромное положение.
– Н-ну, не совсем-то уж маленькое! – воскликнул, перебив его, император. – Ведь вы, сударь, насколько мне известно, кажись… э-э… тово… подполковник?.. Не так ли?
– Точно так, ваше императорское величество!
– Ну, вот видите ли! Штаб-офицерский ранг! [47] Это дело не маленькое и значаще облегчает, сударь, ваши шансы, если там у нас нет ещё какого-нибудь неприятного «в-третьих».
– Увы! Есть и «в-третьих», ваше величество! – пожал плечами Черепов.
– Будто так?! Хм!.. Что же такое?
– Да разность положения. Я хотя и негнусного дворянского рода – старинной отрасли потомок, но… состояньишко невелико: всего-навсего триста душ в двух именьишках, а она – дочь богача и вельможи… Такая ли ей партия пристойна!
47
Штаб-офицерами в то время считались полковники, подполковники и майоры. К штаб-офицерским отнесены были также и некоторые «генеральские» должности, не дававшие, однако, права на причисление к генералитету (генерал-вагенмейстер, генерал-гевальдигер и проч.).
– Об этом не думайте, сударь! – подумав, решительно сказал император. – Всё это ваше «в-третьих», как есть, ничего не значащее. Она единственная дочь, и к тому же у неё и без вашего довольно. Старайтесь только, чтобы «во-первых» было удачно, то есть удостоверьтесь в её чувствах к вам, а об остальном не заботьтесь.
В это время санки подъезжали к чекушкинской гауптвахте. До платформы оставалось шагов сорок, не более.
– Караул – вон! – крикнул «часовой у фронта», узнав императора, и на его призыв из караулки выбежало человек десять измайловцев, которые спешно построились впереди сошек.