Павел Первый
Шрифт:
В данный момент олицетворением темных сил, которые угрожали России и ее монарху, был, на взгляд Павла, прежде всего Туманный Альбион. В то время как он испускал вербальные и письменные проклятия в адрес этой сатанинской нации, ответственной за все прегрешения в мире, здравые головы с беспокойством взирали на проявления его фанфаронства. Они почтительно замечали ему, что британский флот в десять раз мощнее русского, что Россия зависит от Англии в связи с поставками большинства импортных товаров и что российское сельское хозяйство, также имеющее широкий экспорт своих товаров, понесет убытки, если английские рынки будут закрыты для нее введенной блокадой. В то время как все духовные надежды императора склонялись к сближению с Римом, все его практические интересы сводились к идее развязать конфликт с Лондоном. Но дело тормозилось в основном из-за финансовых проблем. Напуганные возможностью экономической катастрофы, которая могла обрушиться на помещиков и благоденствующую аристократию из-за внезапного развязывания военных действий, правящие классы стали роптать о том, что царь осудил их на верную погибель.
В горячке своего всемогущества Павел ощущал ненависть тех, кто находился вокруг него. Но вместо того чтобы попытаться избавиться от вызывающих ее причин, он решил, что народ, который без раздумья подчинялся его самым нелепым указам, способен и еще претерпеть лишения ради самой великой славы Отечества и своего монарха. Он просто искусно закамуфлировал свои милитаристские намерения. Не известив гласно о своем плане сокрушить Англию, он выбирает тактику «внезапных» нападений и с этой целью отдает приказ генералу Орлову, атаману казачьего Войска Донского, направиться в Индию, чтобы там неожиданно нанести удар по английским войскам, дислоцированным в самых чувствительных пунктах их системы обороны. «Вам необходимо, – писал он Орлову, – в месячный срок добраться до Оренбурга, а оттуда
На бумаге завоевание Индии представлялось детской забавой, однако в реальности все осложнилось серьезными проблемами. Снабжение провизией и необходимыми материалами сформированных для похода частей было нерегулярным, санитарные повозки запаздывали к местам дислокации, карты и маршруты дорог были малодостоверными, усталость и лихорадка подтачивали сопротивляемость людей к болезням, азиатские ханы из лимитрофных регионов не видели никакого смысла пускаться в авантюру, которая не сулила им ничего, кроме фиаско. Плохо обеспеченные питанием, плохо экипированные, плохо информированные, изнуренные долгими переходами через степи, полки остановились на берегу Волги, где несколько солдат погибло, утонув в реке, все остальные находились на грани физического истощения задолго до того, как встретиться с неприятелем. В то время как дезорганизованные и деморализованные русские войска разбили привал на подступах к Иргизу для того, чтобы перевести дух, британская эскадра под командованием Паркера и Нельсона взяла курс к побережью России и Дании. Ее задачей было взять Копенгаген в ловушку с моря, а также уничтожить русский флот в Балтийском море, далее захватить Ревель и, возможно, даже Санкт-Петербург.
Несмотря на неотвратимость опасности, которая угрожала падением столицы, императора в этот момент больше всего беспокоили заговоры, которые, как он полагал, замышлялись против его личной персоны. Он больше не чувствовал себя в безопасности под сводами Зимнего дворца и проявлял нетерпение, поскольку работы по строительству нового дворца, который он сооружал в Санкт-Петербурге на берегу Фонтанки, продвигались крайне медленно. Четыре года назад одному из караульных, стоявших на часах перед старым Летним дворцом, заброшенным уже долгое время, в какой-то момент несения караульной службы в сиянии ослепительного света привиделся святой архангел Михаил. Суеверный по своей натуре царь, которому доложили об этом мистическом явлении, тут же приказал снести старое строение, а на этом месте построить новый дворец, посвященный архангелу Михаилу. Павел сам следил за ходом работ, и не проходило и недели, чтобы он не посещал строительную площадку и не отчитывал рабочих, подрядчиков и архитекторов. В январе 1801 года это здание наконец-то возвели. Оно выглядело массивным с величественным порталом из красного мрамора, анфиладой дорических колонн, стенами из темного гранита, заостренной башней с позолоченной крышей, двумя обелисками из мрамора, несколькими достаточно банальными статуями, возвышающимися на верху строения для того, чтобы скрасить фасад. Стиль этого ансамбля являл собой нечто среднее между итальянским барокко и германской тяжеловесной готикой. Подступы ко дворцу были защищены рвом, заполненным водой. Подъезд ко входу осуществлялся через пять подвесных мостов. Интерьеры парадных залов были с избытком украшены позолотой. Картины баталий чередовались со скульптурами, зеркалами и высококачественным гобеленом. Роскошь просматривалась во всем, а вкуса – абсолютно никакого. Это великолепие, поспешно собранное монархом, подчеркивало впечатление холодной торжественности и искусственного величия. Павел и сам не очень-то был очарован своим произведением. Но он торопился переехать в этот новый дворец, даже не дожидаясь, пока там обсохнет штукатурка стен. Влажность на стенах проступала повсюду сквозь негашеную известь, покраску и политуру. Кроме того, камины и печки, отделанные фаянсом, плохо вытягивали дым, ветер задувал сквозь щели окон и в недостаточно плотно прилегающие рамы. Несмотря на предостережения своих близких и врачей, уже 1 февраля 1801 года царь обустроился в своем детище, которое называл «моим убежищем», и на следующий день пригласил туда на бал-маскарад три тысячи гостей, представлявших элиту петербургского общества. Торжества, увы, были также устроены преждевременно. Никто не мог предвидеть того, что в недавно оборудованных помещениях, где стены еще до конца не просохли, под влиянием влажности и тепла, исходящего от толпы, подогретой возлияниями и танцами, свет люстр и канделябров внезапно погаснет. Танцующие пары продолжали кружиться во влажном тумане под звуки ирреальной музыки. По свидетельству очевидцев, этот вечер кошмаров все присутствующие сочли дурным предзнаменованием. Возникло желание поскорей бежать из новой резиденции царя. Некоторые из приглашенных даже высказывали опасения по поводу нездоровых условий Михайловского дворца, которые могли пагубно сказаться на здоровье, и советовали Его Величеству повременить с окончательным переселением. Из всех участников торжества один лишь Павел выказывал свое восхищение. Когда приглашенные оставили его, он с удовлетворением отметил про себя, что еще никогда не чувствовал себя более защищенным, чем за стенами и рвами этой неприступной крепости. Все это он устроил здесь для благополучия себя и своих близких. Просторные апартаменты были отведены и для княгини Анны Гагариной (бывшей Лопухиной), муж которой деликатно согласился, чтобы она отныне жила у своего коронованного любовника. Комната молодой женщины соединялась с рабочим кабинетом Его Величества специальным проходом. Теперь спальня Анны Гагариной находилась над спальней Павла. И стоило ему только захотеть, как он тут же мог овладеть ею, а она, подобно маленькому домашнему животному, хорошо знала привычки своего хозяина. И вот уже на внутренней лестнице слышались ее легкие шаги. Само собой разумеется, и законная супруга не была забыта при распределении помещений. Пусть она и была оставленной мужем, презренной окружением, но все же официально она не была лишена своих привилегий. У нее тоже имелось право на комнату, смежную с комнатой мужа. Важно только, чтобы она без приглашения никогда не переступала порог личных покоев императора. Павел выделил «рабочие апартаменты» Кутайсову, становившемуся по мере продвижения в должности все более активным и влиятельным, чем прежде. Кроме того, Павел, для того чтобы прослыть добрым и благодетелем, вновь призвал на службу графа Аракчеева, всегда относившегося к нему с фанатичной преданностью, но с которым он имел слабость расстаться некоторое время назад из-за допущенных упущений по службе. Аракчеев представлялся Павлу «сторожевым псом», прямым, недалеким, грубым и преданным. Единственно, чего он хотел от императора, так это получить в свое командование полк. В начале своего правления Павел, чтобы выразить ему свое доверие, назначил его комендантом Санкт-Петербурга. Тогда, определяя его на это место, император по секрету разъяснил Аракчееву, что его истинная роль заключается в том, чтобы выявлять конспиративные заговоры против царя. Аракчеев склонил голову в знак согласия. Он уже и так долгое время негласно занимался этим за спиной монарха. Когда они оценивали людей из своего окружения, то выносили лишь одно заключение – опасный или подстрекающий: в России, считали они, невозможно полагаться ни на что и ни на кого.
X. Дорога к пропасти
В течение нескольких месяцев сыновнее почтение и интересы государства вступили в голове Александра в междоусобный конфликт. Ему бы и хотелось всегда одобрять своего отца и каждое его новое решение, но вместе с тем он переживал за Россию и за себя самого. Порой ему казалось, что он повязан по рукам и ногам и предан демону, а то вдруг – что он превышает свои права по престолонаследию, критикуя своего родителя. Хотя великому князю исполнилось двадцать три года, он был уже женат и являлся отцом семейства (в браке с Елизаветой у него родилась дочь Мария, которой на то время было восемнадцать месяцев), Павел не воспринимал его как взрослого человека, а мнение сына не представляло для него никакой ценности. Невзирая на высокое положение Александра, Павел поручал ему второстепенные дела, сделав из него переписчика ненужных документов и порученца по мелким делам, и при этом выговаривал ему за любые мелкие проступки. Находясь в рассерженном состоянии, Павел, не колеблясь и невзирая на присутствие жены Александра, оскорблял его, называя ни к чему не способным и кретином. Павел так же недолюбливал и Елизавету, подозревая, что она обманывает своего простодушного мужа, изменяя ему с польским красавцем Адамом Чарторыйским, который проявлял к ней знаки внимания. У него не вызывало никаких сомнений то, что малышка Мария была плодом любовной связи великой княгини со своим кавалером. Когда крестили ребенка, царь спросил княгиню Ливен, бросив иронический взгляд на своего сына, у которого были голубые глаза и почти золотистые светло-шатеновые волосы: «Сударыня, считаете ли вы, что у блондина мужа и блондинки жены может родиться брюнет ребенок?» Благоразумная княгиня Ливен не растерялась и пролепетала: «Государь, Бог всемогущ!» Но, начиная с этого дня, страх и озлобление по отношению к своему свекру у Елизаветы удвоились. Поведение Павла по отношению к своей жене, а также рождение дочери способствовали более тесному сближению Елизаветы с Александром, которому она жаловалась в связи со своей ситуацией при дворе, представлявшейся ей одновременно и исключительной, и унизительной. Хуля и унижая Александра, император, как она это ощущала, рикошетом задевал и ее
Эта надежда, смешанная с опасением, негодованием и бессилием, разделялась и группой аристократов, представлявших лучшую часть интеллектуальной России. Если у крестьян, привыкших к дубине, были еще свежи воспоминания о кровавых репрессиях при подавлении пугачевского восстания, учиненных Екатериной II, и поэтому они предпочитали молча страдать и дожидаться лучших дней, то дворянство, офицеры, помещики и высокопоставленные сановники – все они в своих письмах осмеливались осуждать пагубный курс, которым их ведет полусумасшедший царь. «Атмосферу страха, в которой мы живем здесь в Санкт-Петербурге, невозможно описать, – писал Виктор Кочубей своему другу Воронцову. – Все боятся. Правда или нет, но говорят, что все доносы выслушиваются. Крепости переполнены жертвами. Черная тоска овладела всеми». Воронцов в свою очередь пишет молодому Новосильцеву: «Все это так же, как если бы мы – вы и я – были на корабле, капитан которого принадлежал к народу, язык которого мы не понимаем». А мемуарист Вигель отмечал в своих дневниках: «Вдруг мы переброшены в самую глубину Азии и должны трепетать перед восточным владыкой, одетым, однако же, в мундир прусского покроя, с претензиями на новейшую французскую любезность и рыцарский дух средних веков» [35] .
35
Константин де Грюнвальд. «Убийство Павла I».
Как обычно, в раболепии своего окружения Павел усматривал антипатию, которая побуждала его еще более настаивать на принятии наиболее спорных его намерений. Чем больше его хотели сделать уступчивым по какому-либо вопросу, тем больше он проявлял по нему свою упертость. Когда же ход событий, как выяснялось, подтверждал его неправоту, то его первая реакция состояла не в том, чтобы откорректировать свою политику, а в том, чтобы разогнать сообщников, которые его в это втянули. Он был убежден, что если в России что-то и должно измениться, то только не он, поскольку он уже и есть то непогрешимое совершенство, которое не ошибается, а вот его советники всегда виновны в том, что его мысли неправильно ими интерпретируются. В начале 1801 года он надеялся, что, проведя реорганизацию, наконец-то будет иметь законно установленную, идеальную команду, собранную вокруг своего трона. Наряду с молодым Никитой Паниным, вице-канцлером, блестящим вельможей, к этой группе относился и милейший Федор Ростопчин, первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, который курировал деятельность вице-канцлера и отдавал ему предпочтение в выполнении дипломатических поручений. В нее входили также адмирал Рибас, неаполитанец по происхождению, ставший высокопоставленным русским чиновником, и, конечно же, барон Петр фон дер Пален, родом из Курляндии. Последний сделал свою карьеру, несмотря на опалу, после которой был реабилитирован, повышен в должности и даже сумел добиться симпатии не только Кутайсова, но и самого совершенства и цельности – Его Императорского Величества. Этот энергичный и расчетливый человек, которому был пожалован титул графа и который был награжден орденами Святого Андрея Первозванного и Святого Иоанна Иерусалимского [36] , казался знавшим выходы из самых безвыходных ситуаций.
36
Мальтийского ордена. (Прим. ред.)
В то время как царь только еще задумал подобрать для своей личной канцелярии доверенное лицо, Пален тут же подсуетился и после тайных переговоров с Никитой Паниным и адмиралом Рибасом нашел в великосветских салонах подходящую кандидатуру на это место – красавицу Ольгу Жеребцову, сестру Платона Зубова, бывшего фаворита Екатерины II. После смерти от тяжелой болезни адмирала Иосифа Рибаса связи Палена, Панина и Зубовых продолжали тайно поддерживаться при встречах с глазу на глаз. Пален советовал Зубову все больше и больше появляться в обществе, поскольку, по его выражению, ветер повернулся и методы политической чистки начинают продумываться. И действительно, какое-то время спустя Никита Панин вынужден был оставить свой пост вице-канцлера, он был отстранен от выполнения поручений Коллегии иностранных дел, а затем без объяснений был отправлен в свое имение.
Оставшись один, без всякой поддержки, Пален понимал, что завтра, возможно, настанет и его очередь освободить место. Тогда-то он и решается организовать заговор, который предусматривал без кровопролития устранить Павла I от власти, в то же время элементарнейшее чувство самосохранения подсказывало ему, что следует отказаться от этого плана. Однако он не был бы самим собой, если бы не хватался за кусок, даже не имея зубов. Пока другие члены заговорщической группы взяли паузу для раздумий или же находились в отдаленном уединении, он должен был, не полагаясь ни на кого, сам, один, собрать их вокруг себя и приложить все старания, чтобы наиболее хитрым способом одурачить Его Величество. Каждый раз, когда ему представлялся благоприятный случай, он, не мешкая, использовал его, чтобы утвердиться в своем решении. Когда его сын, служивший в армии, был арестован за безобидный проступок, то Пален не кинулся сразу же ходатайствовать о его пощаде, а весьма осторожно заявил императору: «Государь, выше справедливое решение пойдет на пользу молодому человеку!» Но это был именно тот тип ответа, который Павел желал бы слышать со стороны всех русских, которых он карал «во их же благо». И Павел, оценивший такое поведение Палена, неожиданно отбросил какие-либо подозрения в отношении лиц, которых он к себе приблизил, несмотря на то что среди них были и те, кто выражал недовольство притеснением прав и самим главным исполнителем монархического абсолютизма. Чтобы вознаградить Палена, он поручил ему управление почтами, Коллегией иностранных дел и возвел в чин генерал-губернатора Санкт-Петербурга. Отныне Пален держал в своих руках бразды правления главными инструментами имперской политики. Используя свои многочисленные привилегии, Пален склоняет Павла продемонстрировать широту его императорского великодушия, пожаловав амнистию всем офицерам, уволенным или сосланным чиновникам за последние четыре года. По его словам, указ подобного характера символизировал бы примирение «православного царя» со своими подданными, каковыми бы ни были их прошлые проступки. Это будет воспринято толпой как эхо благодеяния Христа по отношению к раскаявшимся грешникам. Обольщенный этой мистическо-политической перспективой, Павел тут же издал Указ, предписывающий возвращение на свои места всех, провинившихся за нерадивую службу. Уже на следующий день вереницы «возвращенцев» со всех сторон страны потянулись в столицу. В составе этой необычной миграции имелись представители всяких сословий: роскошные аристократы, восседавшие в каретах, скромные офицеры, ехавшие в простых дорожных колясках, разоренные утратой своих рабочих мест люди, тащившиеся пешком с котомкой на плечах. Видя их, проходивших по городам и селениям, простой народ приходил в изумление от благоразумия императора, который, после того как проявил свою строгость самодержца, продемонстрировал им свою христианскую снисходительность.
Павел дал указания, чтобы большинство из этих пострадавших людей были восстановлены на своих прежних местах в полках и администрациях. Всегда озабоченный тем, чтобы удивить народ своими выдумками, он не учел, что этот способ морального очищения был подсказан ему именно Паленом, который проявил себя умелым подстрекателем. Павел согласился с его предложением потому, что всегда испытывал влечение к абсурдным поступкам, устраивая сюрпризы, иной раз и бессмысленные. В этот момент он радовался, выслушивая доклады Палена, согласно которым вся Россия, взволнованная великодушной милостью, в унисон возносит хвалу своему царю.