Павший в бою
Шрифт:
Первый серьезный удар. Записка от Вейнцвейга. Он не пришел на работу. Писал, что не в силах больше выносить такой жизни, и, как ему ни тяжело, он должен оставить артель. В заключение он слезно молил прощения за измену и горячо обнимал и
Спустя два дня получилась такая же записка от Гончарова.
Зигмунд вспомнил один из последних дней.
Сентябрь. В мастерской пусто. Один стул, стол да стенная лампа. Холодно. За окном плещет в мутных лужицах дождь.
Из всей артели уцелело только трое – Саша, Лиза и он – Зигмунд.
«Остатки великой французской армии!» – как окрестил их с горькой иронией Саша.
Лиза, мрачная, осунувшаяся, согнувшись, как старуха, и накрывшись вязаной черной шалью, ходит из угла в угол, и шаги ее гулко отдаются в пустой комнате. Тяжелые думы и страдания изрезали ее красивый круглый лоб глубокими морщинами. Зигмунд стоит у окна, больной, усталый, а Саша – посреди комнаты и мечет громы. Он страшен.
Он говорит, что с господами Шевалье и Игнатсами надо бороться другими средствами, – слово «другими» он резко подчеркивает, – и что он знает, что теперь делать.
– Я прозрел!
И вдруг он впадает в бешенство. Он обзывает бежавших товарищей предателями, проклинает их слабость и трусость.
Он затем набросился на него, Зигмунда, и Лизу.
– А вы! Чего
– Нет, кет! Я не оставлю тебя!.. До конца с тобой, и куда ты, туда я!..
Голос ее дрожал, как струна. А он, Зигмунд, молчал. Он прятал глаза, боясь выдать себя.
Настал другой день, и он не пошел больше туда. Нельзя было. Раечка его умирала от скарлатины. К вечеру она умерла.
Потом…
Зигмунду было страшно вспоминать это потом… Он нахлобучил шляпу и пошел к Шевалье.
Если бы Саша или Лиза видели его унижение! Боже!..
При этой мысли сердце у него заныло и медленно поползла слеза.
– Ты!.. Артельщик дурацкий! – услышал он неожиданно позади себя грубый и насмешливый голос закройщика. – Ты пришел сюда работать или галок ловить?! Быть может, хочешь назад в артель? Скажи!
Зигмунд быстро смахнул слезу, сжался в комок, схватился за свою работу, за сак, и шибко забегал по черному полу иглой.
Он больше ни о чем не думал теперь.
Рокотали швейные машины – казалось, что с головокружительной высоты с шумом и грохотом падает в бездну вода, туман и смрад в мастерской становились все гуще и невыносимее, огненный глаз конфорки, точно заплывший кровью, лукаво и насмешливо подмигивал…