Пай-девочка
Шрифт:
— Скоро тебя можно будет сфотографировать для Книги рекордов Гиннесса, — мрачно заверила её я. — Первый человек на земле с отрицательным весом.
— Было бы неплохо. Вот и прославилась бы заодно.
— Тебе что, вообще все равно, в каком качестве прославиться?
— А ты не ерничай, — нахмурилась Юка. — Между прочим, тебе-то уж точно не помешало бы сбросить пять-шесть килограммов.
Я взглянула в зеркало и вздохнула. Никогда не была худышкой. А сейчас по сравнению с опавшей с лица Юкой выглядела и вовсе этаким слонопотамчиком. Хотя не могу сказать, чтобы меня особенно раздражало мое зеркальное
А ещё Юка училась «правильно» ходить — расправив плечи, высоко запрокинув голову и размашисто повиливая воображаемыми бедрами.
— Когда я только начинала свою карьеру на подиуме, меня учили ходить по обернутому газетами бревну, — важно рассказывала она. — Это очень помогает держать баланс. А ещё хорошее упражнение — ходить с тяжелыми книгами на голове.
— Или с хозяйственной сумкой, как африканская женщина, — съязвила я. — А что, зато практично. Идешь — в магазин, две руки заняты авоськами, а третью сумку можно пристроить на голову.
— Очень смешно. Если у тебя нет чувства юмора, зачем изображать из себя Бенни Хилла.
— Почему обязательно Бенни Хилла?
— Потому что он такой же толстый, как ты, Настя, — припечатала она.
Но я не обиделась. Обижаться на Юку — занятие неблагодарное. Все равно она сумеет убедить обиженного в собственной правоте. Уж я-то знаю.
Она и меня заставляла копировать походку профессиональной манекенщицы. Не знаю уж зачем. Наверное, ей было не так скучно тренироваться, если рядом вышагивала я. А может быть, на моем фоне она могла чувствовать себя ещё более красивой.
— Юк, мне-то это зачем? — изо всех сил сопротивлялась я. — Для модели я слишком маленькая. И я не собираюсь участвовать в конкурсах красоты.
— Даже если бы и собиралась, кто б тебя взял? — парировала она. — Каждая женщина должна уметь красиво передвигаться. С красивой походкой проще охотиться.
— На кого? — изумилась я.
— Дура, — беззлобно отозвалась Юка, — дура, конечно, на мужчин!
Когда сидишь в стремительно набирающем высоту самолете Эл-410, отчего-то мучительно хочется зевать. Должно быть, этому есть какое-то рациональное медицинское объяснение. Но, если честно, в тот день мне было не до того, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
Впервые в жизни я поняла, что такое настоящий страх. В сущности, среднестатистическому человеку хоть раз доводится испытать ужас. Страх злостного прогульщика перед надвигающимся экзаменом или детская боязнь темноты — это все не то… Истинный страх — это когда на теле саднящими волнами танцуют мурашки, когда немеют ноги и холодеют ладони, когда хочется заплакать или закричать, но слова оседают в горле, когда ты натянуто улыбаешься и при этом у тебя нервно подергиваются уголки побелевших губ.
Одолженный Генчиком прыжковый комбинезон оказался грязным и огромным. Мне пришлось подвернуть и штанины, и рукава.
Я сидела рядом с Геной и беззвучно проклинала тот час, когда он предложил мне прыгнуть тандем. Почему? Почему я не согласилась на шоколадку или чашку кофе, почему не смогла решительно отказаться, почему в наш разговор
Кстати, Юка сидела напротив меня — в импозантном комбинезоне — черном с ярко-красными широкими полосками на штанинах и рукавах — сшитом на заказ специально для нее. Похоже, она совершенно не нервничала — спокойно поглядывала на высотомер, потом извлекла из потайного кармана губную помаду и меланхолично подкрасила и без того сочные губы. А может быть, она тоже нервничает, просто умело скрывает это от окружающих?
— Неужели ты ни капельки не волнуешься? — не удержавшись, спросила я.
— А ты что, волнуешься, что ли? — рассмеялась она. — Ах, ну да! Наша Настенька вечно нервничает. Она боится тараканов, темноты и незнакомых мужчин. Что уж там говорить о парашютных прыжках!
Ответом на эту милую шутку был многоголосый громкий смех. Это сидящие вокруг нас парашютисты с удовольствием оценили Юки но остроумие — все, кроме Генчика. Тот даже не улыбнулся.
— Лик, ну она же в первый раз прыгает! — серьезно объяснил он, а я почему-то покраснела. — И тебе тоже в первый раз было очень страшно, и мне, и всем остальным.
— Да я просто пошутила, — пожала плечами Юка и отвернулась.
— Не нервничай, — Генчик пожал мою похолодевшую ладонь, — все будет в порядке, гарантирую!.. Внимание, Настя, видишь, лампочки загорелись? Сейчас будут выбрасывать, не стой на проходе!
— Генчик… А может быть, не надо, — побелевшими от волнения губами прошептала я, — может быть, ещё не поздно отказаться?
— Перестань. Замолчи, Настюха, потом ещё благодарить меня будешь.
Первыми из самолета выходят опытные парашютисты.
Я видела, как Юка подошла к двери, быстрым машинальным движением проверила, плотно ли прилегают к лицу специальные массивные очки, потом обернулась, подняла большой палец вверх и шагнула вперед.
Я видела, как воздушный поток швыряет из стороны в сторону удаляющуюся фигурку в черном комбинезоне.
Девятибалльная волна удушающе колючего страха накрыла меня с головой, я теперь была не привычной застенчивой и милой Настей, а одушевленным воплощением самого испуга. Я понимала, что самым лучшим было сейчас твердо сказать: «Нет!» Не будет же Генчик насильно выталкивать меня из самолета!
Но в то же время мне было мучительно стыдно — перед храбро улетевшей вниз Юкой, перед синеглазым Генчиком, к которому я уже была намертво пристегнута огромными карабинами.
И я промолчала.
Я позволила ему подтащить меня к краю, я послушно поджала ноги и скрестила руки на груди.
Все произошло стремительно, словно в классическом голливудском боевике. Разумеется, я зажмурилась изо всех сил и поэтому не видела, как мы отделились от самолета.
А потом небо превратилось в бесконечную американскую горку. Кажется, Генчик говорил мне, что свободное падение продлится недолго, всего сорок-пятьдесят секунд. Он обманул. Там, на земле, сорок секунд считались ничтожно коротким временем. За сорок секунд не успеешь выкурить сигарету, завязать шнурок, подкрасить ресницы… Здесь те же самые секунды были длиннее и важнее самой жизни. Оказывается, за сорок секунд можно вспомнить о себе все — начиная с самого детства. За сорок секунд можно успеть помолиться или выкрикнуть в никуда все известные тебе бранные слова.