Пайса

Блоцкий Олег Михайлович

Шурик хихикнул.

– Самому смешно. Сидорову, в принципе, ничего не будет, а Юрку вышвырнут, как паршивого кота. С вашим братом в этом отношении проще. Вы сами сюда ехали, а нас посылали. И меня Союзом испугать...

Отсмеявшись, Зинченко встал босыми ногами на пол и взял бутылку с фанерки. Сделал несколько глотков, помотал головой и протянул воду Шурику.

– Юрка знает, я единственный в полку, кто его не обманет.

– Поэтому и просим тебя!
– жалостливо протянул Шурик.

– А ты при чем тут?

Вольняга поперхнулся минералкой

и загнанно посмотрел на прапорщика.

– Денег не терпится заработать? Да не отворачивайся! Я не замполит гадюкой в душу не заползаю. Понимаю, Санек, тебя. Недавно приехал, пару раз нелегально вырвался в город, зашел в дуканы, увидел, что там, и обомлел. Как так? Страна забитая, отсталая, война идет, а полки прогибаются от товаров, не в пример нашему процветающему Союзу. И сразу захотелось все купить: шмотки, аппаратуру. Мыслишки даже появились - дома торгануть чем-нибудь, деньги сделать. Не так ли?

Пустая бутылка заплясала в руках гражданского.

– Да не бойся ты своих мыслей. Все вокруг об этом думают - как прикупить побольше да в Союз утащить. От бедности это нашей, Шура, идет, от зарплаты мизерной да оттого, что на Родине в магазинах пусто, хоть шаром покати. А чеки эти? Не деньги, а слезы. Неужели, если бы я получал больше, стал бы дела иметь с черномазыми?

Зинченко потускнел, кинул подушку к стене и вновь развалился на кровати.

– Вот я думаю все время. Как же так? Я в колонны хожу. Горел два раза, ранен был, а получаю всего двести сорок чеков. И "фин" наш, прапорюга-кассир, который все время в штабе сидит, эти самые чеки мне раз в месяц отстегивает, столько же получает. Где справедливость?

– Не знаю, Михалыч, - загрустил Шурик.

– И я не знаю. На бойцов орешь день-деньской, гоняешь их, по мордам бьешь, чтобы шевелились быстрее, а как подумаешь, что они здесь два года без отпуска, без посылок, без денег, - до слез их жалко становится. Купят на эти свои несчастные десять чеков печенья, соков, сгущенки, сигарет цивильных и довольны. Нет, Шурик, пока есть такие бойцы, которые все это на своем горбу выносят, будет стоять наша страна. И ведь каждая сволочь их обворовать норовит. В столовой бурдой кормят - продукты бачам продают. Обмундирование пока выбьешь на складе - поседеешь, обмануть пытаются, и все оттого же. Эх, Шура, Шура, поживешь здесь - такое увидишь, что, наверное, за всю свою жизнь не узнаешь.

Губы прапорщика легли скорбным уголком вниз. Он замолчал и достал два стакана. Догадливый Шурик стал откручивать пробку на бутылке.

– Ладно, возьму себе третью часть, - вздохнул Зинченко, - от двадцати тысяч богаче не стану. Все равно ничего крупного на такие деньги не купишь.

– Спасибо тебе, Миха...

– Потом будешь благодарить, когда деньги привезу, - с притворной грубоватостью остановил вольнонаемного Зинченко.
– Ты лучше закуску из шкафчика достань. Я ведь не алкаш, чтобы водяру без закуси пить.

В то время когда старший прапорщик Зинченко и вольняга Шурик пили водку, закусывая ее югославской ветчинкой "Хам", в

кишлаке Калахана назревала маленькая трагедия.

Два здоровенных бородатых афганца, пиная, волокли по изогнутым улочкам дуканщика Юсуфа. Детвора бежала следом, наслаждаясь необыкновенным зрелищем.

Юсуф и его мучители исчезли за прочными, толстыми стенами дома, который принадлежал Асадулле=хану.

Несколько дней назад, после года отсутствия, безраздельный хозяин кишлака вернулся в свою вотчину. Столь долгому исчезновению предшествовали следующие события.

Шурави всерьез обозлились на духов, терзающих колонны, и начали крупномасштабные операции вдоль всей дороги, ведущей в Союз.

Танки били прямой наводкой по дувалам и корчевали виноградники. Реактивные снаряды падали в самое сердце кишлаков, вороша эти афганские гнезда, калеча и убивая виновных и безвинных.

Как грибы после хорошего дождя, вдоль дороги вырастали дополнительные посты. И новенькие красные лоскуты, точно флажки на волков, затрепетали на флагштоках от Кабула до Джабалей.

Афганцы уходили в глубь Чарикарской долины, уползали к подножию гор, синеющих на горизонте. Но и там их доставали настырные шурави.

Юркие серебристые птицы стремительно падали на долину, выпуская хищные острые когти. Бомбы раскалывали землю, их разрывы сметали все живое.

Но и это было еще не все: из-за облаков, точно свора гончих, выскакивали поджарые "хеликоптары". Гремя железными суставами, они мчались за бандами по пятам и вонзали в них свои раскаленные клыки - ракеты. Убегающие люди в страхе пытались вползти и спрятаться в любую нору. Ненасытные "хеликоптары" мощными лапами выковыривали их оттуда и добивали. Потом, устав от кровавой охоты, они дружно заваливались на бок и уходили в Баграм.

Русские солдаты были отчаянны, их командиры - упорны, а летчики бесстрашны до безрассудства.

Духи, зажатые в угол, продолжали огрызаться. Однако с неба лился на них огненный дождь - это все и решило.

Потрепанные в боях, без помощи извне, взятые в полукольцо, моджахеды начали переваливаться за горы.

Асадулла=хан увел своих людей в Пакистан. Потери были значительными, а раны еще кровоточили. Последние месяцы оказались настолько черными, что люди не торопились возвращаться обратно. Хитрый, искушенный в партийных интригах Асадулла=хан пытался поражение использовать с выгодой для себя.

Он демонстрировал всем без разбора рубцы и раны своих людей, раздул до небес число убитых ими шурави и их сгоревших машин. Количество сожженных танков с каждым разом все увеличивалось, "хеликоптары" пачками падали на землю, ну а правительственные афганские полки убегали, как стадо глупых овец. Асадулла=хан оплакивал храбрых воинов, погибших в джихаде против неверных, и призывал к их отмщению.

Стоны вперемешку с боевыми кличами дали результаты. Асадулла=хан стал получать деньги, оружие, снаряжение, продовольствие и медикаменты. Правда, не в таких количествах, как хотелось бы, но помощь была ощутимой.