Паж герцога Савойского

Дюма-отец Александр

— Ты права, Леона, — сказал принц убедительно и нежно, как он умел говорить. — Господь сделал для меня исключение: послав мне корону, столь для меня тяжелую, он послал мне и ангела, чтобы невидимой рукой поддерживать ее на моей голове. Послушай, Леона, то, что будет существовать между нами, не будет ничем похоже на то, что существует между другими любовниками. Мы будем жить один для другого, всегда вместе в нерушимом союзе сердец, преодолевая время и даже разлуку; если не считать разлуки, если не считать того, что мы не сможем видеться ежечасно

и ежеминутно, наша жизнь будет прежней… Я знаю, что это жизнь зимой, без цветов, без солнца, без плодов, но это все же жизнь! Ведь земля зимой чувствует, что она не умерла, а мы будем чувствовать, что мы любим друг друга.

— Эммануил, Эммануил, — промолвила молодая женщина, — о, теперь ты меня поддерживаешь, ты меня утешаешь, ты возвращаешь мне жизнь!..

— А сейчас вернемся на землю, дорогая Леона, — сказал принц, — и расскажи мне, что заставило тебя ревновать?

— О! С тех пор как мы расстались, Эммануил, нас разделяют всего четыре льё, а я видела тебя всего два раза!

— Спасибо, Леона, — сказал Эммануил, — но ты знаешь, что в Турнельском замке, где я живу, все заняты праздником. Для двух сердец, впрочем, это грустный праздник — для бедной Елизаветы и для меня, но и мне и ей все равно приходится играть свою роль в этом представлении; мы должны там появляться, и король каждую минуту зовет меня к себе.

— Но тогда, — спросила Леона, — как же посреди турнира, когда ты должен присутствовать на нем в качестве судьи, как же ты сумел приехать повидать меня?

Эммануил улыбнулся:

— Вот именно поэтому я и свободен! Я должен присутствовать на турнире, но могу присутствовать с опущенным забралом… Представь, что человек моего роста наденет мои латы, сядет на моего коня и будет исполнять мои судейские обязанности…

— А! Шанка-Ферро, — воскликнула молодая женщина, — милый Шанка-Ферро! Дорогой Эммануил!

— Поскольку я был очень обеспокоен твоим письмом и меня мучил мой странный сон, я и приехал повидать свою Леону, чтобы она повторила мне клятву, которую она чуть не забыла… Мое сердце обретет силу в твоем, моя душа — в твоей, и мы расстаемся сильными, как тот великан, что обретал свою мощь, коснувшись земли.

И молодой человек снова наклонился к Леоне, коснулся губами ее губ, и обоих их окутало облако пламени, скрывавшее Марса и Венеру от взора других богов…

Оставим их черпать из золотой чаши последние часы радости и посмотрим, что происходило в это время на ристалище в Турнельском дворце.

В ту минуту, когда герцог на полном скаку удалялся от дворца, оставив одеваться в его доспехи и исполнять его обязанности Шанка-Ферро, в двери дворца постучал оруженосец и спросил принца Эммануила Филиберта.

Принцем Эммануилом Филибертом в тот момент был Шанка-Ферро.

Молодому человеку доложили, что неизвестный оруженосец, не желающий иметь дела ни с кем, кроме принца, добивается возможности с ним поговорить.

Шанка-Ферро представлял принца; кроме того, у Эммануила Филиберта не было от него секретов.

Единственное,

что ему оставалось надеть из доспехов, был шлем. Он надел его, отошел в самый темный угол комнаты и сказал:

— Пусть войдет.

Оруженосец появился на пороге. Он был одет в темное, и на нем не было ни гербов, ни девиза, по которым его можно было бы опознать.

— Я имею честь говорить с его высочеством принцем Эммануилом Филибертом?

— Как видите, — ответил Шанка-Ферро, избегая прямого ответа.

— Вот письмо от моего хозяина. Он ждет согласия или отказа. Шанка-Ферро взял письмо, распечатал его и прочел следующие строчки:

«Человек, который поклялся убить принца Эммануила Филиберта, предлагает ему на сегодняшнем турнире смертельный бой на копьях, на мечах, на топорах, на булавах, на кинжалах, заранее отказываясь от всякой пощады, если он будет побежден, так же как принц должен отказаться от всякой пощады со стороны этого человека, если победит этот человек.

Говорят, что принц Эммануил Филиберт — храбрый военачальник; если он достоин своей славы, он согласится на этот бой и возьмет на себя обязанность добиться для победителя ручательства от короля Генриха II.

Смертельный враг».

Шанка-Ферро прочел письмо, не проявив ни малейшего волнения, а затем повернулся к оруженосцу и ответил:

— Скажите вашему хозяину, что все будет исполнено по его желанию и ему нужно лишь, как только король закончит поединки, выехать на ристалище и дотронуться острием копья до щита принца Эммануила. Он висит справа от бастиона, на четырехугольной площадке, на одной стороне со щитом коннетабля и напротив щита господина де Вьейвиля. Я заранее даю слово, что король даст ему свое ручательство.

— Мой хозяин прислал письменный картель: он желает письменных гарантий, — произнес оруженосец.

В эту минуту на пороге, в свою очередь, появился г-н де Вьейвиль — он хотел узнать, готов ли Эммануил Филиберт.

Шанка-Ферро опустил забрало и, подойдя к великому камергеру, сказал:

— Господин де Вьейвиль, соблаговолите попросить от моего имени его величество написать внизу этого письма слово «Согласен». Я умоляю короля оказать мне эту милость: если он откажет, это запятнает мою честь.

Шанка-Ферро был полностью одет в доспехи принца, из-за опущенного забрала не было видно ни его светлых волос, ни голубых глаз, ни рыжей бороды; г-н де Вьейвиль поклонился тому, кого он принимал за принца, и поспешил выполнить поручение, потому что приближался час турнира.

Через пять минут он вернулся с письмом.

Внизу письма было написано «Согласен» и стояла королевская подпись. Шанка-Ферро, не говоря ни слова, протянул письмо оруженосцу; тот

поклонился и вышел.

Мнимый принц не заставил себя ждать: он только зашел к себе за мечом и боевой булавой и, проходя мимо оружейника, приказал ему наточить три копья.