Печальные музыканты
Шрифт:
Само то себе это было не плохо, за содержание сыновья платили, что полагалось, но и с их нуждами тоже надо было считаться. Раньше, перед тем как лечь спать старик любил поиграть на корнете, а теперь он каждый раз боялся кого-нибудь потревожить.
Ему становилось не по себе; он ходил из угла в угол, стараясь ни с кем не заговаривать и вообще не попадаться никому на глаза. Одно время он даже хотел устроиться работать на заводе, но его туда не приняли, помешали его седины. И вот однажды вечером он ушел из дому и поехал в Кливленд, где надеялся получить место хотя бы в оркестре какого-нибудь кинотеатра. Но из этого тоже ничего не вышло. Теперь он возвращался в Эри, к жене. Он написал ей письмо,
— Знаете, почему в Кливленде меня в оркестр не взяли? Не оттого, что я так уж стар, нет, а вот губы не годятся, — объяснял он; сморщенные старческие губы его слегка дрожали.
Уил не мог отделаться от мысли о собаке-овчарке. Как только губы старика начищали дрожать, губы Уила дрожали тоже.
Но что же с ним такое творилось? Он стоял в коридоре дома и слышал два голоса, звучавшие одновременно. Уж не хочет ли он заглушить в себе один из них? А что же значит тот, второй, от которого ему не удается отделаться, со вчерашнего вечера, не то ли, что окончена его жизнь в Бидуэле, в доме Эплтонов? Может быть, этот второй голос издевается над ним, хочет убедить его, что, он повис в воздухе и что на земле ему больше нет места? Но неужели Уил в самом деле боится? Чего ему бояться? Он ведь хотел этого быть взрослым, твердо стать на ноги, так что же с ним такое? Неужели ему страшно оттого, что он становится мужчиной?
Он делал отчаянные усилия, чтобы справиться с собой. Слезы блеснули в глазах старика, и Уил тоже чувствовал, вот-вот расплачется, хотя хорошо знал, что этого-то и не следует делать.
Старик говорил и говорил, без умолку — он рассказывал обо всех своих горестях, но слова его уже не долетали до Уила. Юноша все больше и больше уходил в себя. В памяти всплывали детские годы, годы, проведенные в Бидуэле, в доме Эплтонов.
Вот занятый работой взрослого Фред окидывает своих сверстников торжествующим взглядом. Картины прошлого целой вереницей проходили теперь перед Уилом. Вот он вместе с отцом и Фредом красит стены амбара; два деревенских мальчика подошли, остановились и глазеют на Фреда, который стоит на времянке. Они что-то кричат ему, но Фред и не думает отвечать. С важным видом шлепает он кистью по стене и время от времени оборачивается и сплевывает через плечо. Том Эплтон глядит в эту минуту на Уила; у того и у другого где-то в уголке глаз играет улыбка. Да, со старшим сыном отец уже на равной ноге, они товарищи по работе и чудесно понимают друг друга. Оба они с любовью глядят на Фреда: «Глядите-ка, Фред уже строит из себя взрослого!»
А вот Том Эплтон разложил кисти на кухонном столе и стоит и любуется ими. Кэт берет кисть и водит ею по ладони. «Она такая мягкая, как спинка у кошки!» — говорит Кэт.
Уил почувствовал, что к горлу его подкатывает какой-то комок. И вот он снова, как будто во сне, увидел сестру свою Кэт. Она идет куда-то по улице с молодым человеком, приказчиком ювелирного магазина. Должно быть, это воскресенье и они направляются в церковь. А раз Кэт идет об руку с ним, это значит, да, пожалуй, это значит именно то, что семьи Эплтояов уже больше нет, что на ее месте будет другая.
Уил беспокойно ерзал на своем сиденье. В вагоне стало темнеть. Старик говорил без умолку и все толковал о себе. «Можно сказать, что у меня вовсе нет дома!» — повторял он. Неужели же Уил и на самом деле расплачется, так вот, прямо в вагоне — в незнакомом месте, среди незнакомых людей? Он попытался что-то сказать, вставить какую-то ничего не значащую фразу, но рот его только беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы, которую вытащили из воды.
Поезд вошел под навес вокзала. Мрак сгустился. Рука Уила как-то судорожно сжалась, а потом опустилась на плечо старика. Поезд остановился, и в это мгновение
— Знаете что: вы отлично могли бы поселиться у нас, — сказал он, — и в глазах его блеснул огонек надежды; при мысли о том, что он может привести жене нового жильца, перспектива возвращения домой показалась ему уже не такой безотрадной.
— Идемте со мной, это будет лучше всего, прямо к нам! — упрашивал он, не отпуская руки Уила.
Прошло две недели; Уил поступил рабочим на один из заводов в городке Эри, штата Пенсильвании; он вошел в колею новой жизни — внешне, во всяком случае, в глазах других людей это было так.
Но вот однажды, в субботний вечер, случилось то, чего Уил одновременно и ждал и боялся с того самого часа, когда в Бидуэле, вынырнув из-под навеса складских помещений Уэйли, он сел в товарный поезд; пришло письмо от Кэт, и с важным известием.
В ту самую ночь, когда он уже простился с сестрой и собирался залезть в темный угол полувагона из-под угля, Уил высунулся за борт, чтобы в последний раз взглянуть на Кэт. Она все так же тихо стояла под навесом, но когда поезд вот-вот уже должен был отойти, шагнула вперед, и свет уличного фонаря озарил ее лицо.
Но лица этого Уил так и не разглядел: смутные черты его остались расплывчатыми в этом тусклом свете. Что это, действительно губы ее шевелились и пытались что-то сказать ему или все было только игрой далекого, неясного и колеблющегося луча? В рабочих семьях самые значительные, самые тяжелые минуты жизни проходят в молчании. Даже в минуту смерти или появления на свет нового существа говорится мало. У жены рабочего родился ребенок. И вот муж входят к ней в комнату. Она лежит в кровати, и рядом с ней — крохотный красный комочек. С минуту муж растерянно стоит у кровати. Ни он, ни жена не могут прямо посмотреть друг другу в глаза. «Ну что же, мать, отдохни теперь хорошенько!» — скажет он и поспешит выйти из комнаты.
Там, в Бидуэле, возле больших темных складов, Кэт сделала несколько шагов в сторону Уила и остановилась. Между складами и железнодорожными путями была узенькая полоска травы; на ней-то Кэт и стояла. Может быть, в последнюю минуту ей захотелось проститься с ним понежнее, и дрожавшие губы ее говорили именно об этом? Уила тогда охватил безотчетный страх, и, должно быть, это чувство его передалось и Кэт. В ту минуту она держала себя совсем как мать, будто перед ней был ребенок. Что-то невысказанное тогда так и осталось тайной. Да, она должна была сказать ему какие-то слова и не смогла. Очертания ее фигуры начали колебаться, а потом совсем расплылись, превратившись в неясное пятно, которое постепенно таяло в темноте.
— Прощай — бросил он шепотом в темноту, и, может быть, губы сестры шептали в этот миг то же самое слово. Но в воздухе все было тихо, и она стояла, окруженная этой тишиной, в то время как поезд, грохоча, уносился вдаль.
А теперь вот, в этот субботний вечер, вернувшись с завода, он нашел у себя письмо Кэт. И в нем было сказано как раз то, чего сестра не смогла ему сказать тогда, в день отъезда. Работа на заводе заканчивалась в пять часов. Вернувшись, прямо как был, в рабочей одежде, Уил прошел к себе. У самого входа на поломанном столике под коптящей керосиновой лампой лежало письмо.