Печать и колокол (Рассказы старого антиквара)
Шрифт:
— Чем могу быть полезен, гражданин?
Незнакомец с ответом не торопился, продолжая с весёлой наглостью разглядывать экспонаты моего импровизированного музея.
Его глаза небрежно скользнули по индусскому оружию, на мгновение задержались на веерах и внимательно ощупали статуэтку фламандца.
— Если память мне не изменяет, на аукционе в девятьсот шестнадцатом она пошла за семь тысяч, а стоит-то все пятнадцать, а?
Любитель махорки неплохо разбирался в антиквариате…
— Стул предложить не собираетесь?
— Садитесь.
— Благодарю
Он сел одновременно со мной. Спросив разрешения, закурил и заверил, что с младых ногтей сочувствовал революции и революционерам, а большевиков просто боготворил. Именно поэтому он и хочет через меня передать в дар Советской власти некую уникальную вещь.
Меньше всего он был похож на бескорыстного дарителя, поэтому я на всякий случай уточнил:
— Безвозмездно?
— Разумеется, — подтвердил он. — Ведь те жалкие двадцать тысяч рублей, которыми, надеюсь, Советская власть поощрит мой благородный патриотический поступок, ни один нормальный человек не назовёт деньгами…
— Гм… Двадцать тысяч.
— Да, всего-навсего двадцать тысяч.
— Вам разве неизвестно, что мы ничего не покупаем?
— Известно. Вы национализируете и реквизируете. Но существуют, понятно, исключения. Мне думается, перстень-талисман Александра Сергеевича Пушкина, например, мог бы стать таким исключением, не правда ли?
Надо сказать, что в марте 1917 года возвращённый Полиной Виардо сердоликовый перстень поэта вместе с некоторыми другими вещами был украден из Пушкинского музея в Александровском лицее. Почти всё украденное тогда же удалось разыскать, но перстень бесследно исчез. Все усилия Петроградской уголовно-розыскной милиции ни к чему не привели.
Уж не вор ли передо мной?
Я стал лихорадочно прикидывать, как лучше задержать этого подозрительного человека.
Но перстень, который положил на стол посетитель, был не сердоликовый, а изумрудный…
Изумруд!..
Я тут же вспомнил про изыскания отца, и у меня перехватило дыхание.
Неужто он был полностью прав, считая, что своим талисманом Пушкин всё-таки признавал не сердолик, не бирюзу, а изумруд?
Золотой перстень с овальным изумрудом…
Когда я доставал из ящика стола ювелирную лупу, у меня тряслись руки.
Изумруд в перстне был густого ровного тёмно-зелёного цвета — такие изумруды французские ювелиры называют «Emeraude de Tynka». Большинству изумрудов свойственны изъяны в виде трещин, тёмных пятнышек слюдяного сланца или чёрных черточек — «пике». Когда-то для устранения подобных дефектов камни проваривались в очищенном прованском масле, подкрашенном зелёной краской. Но изумруд в перстне, насколько я мог определить, проварке не подвергался: косметика ему не требовалась. Великолепный, совсем прозрачный кристалл с характерным стеклянным блеском.
Золотое кольцо, в которое его вставили, сделали, видимо, в конце XVIII или начале XIX века, но сам камень я бы отнёс к глубокой древности. Скупыми, но выразительными штрихами на
Посетитель скрипнул стулом, напоминая о своём присутствии.
— Итак, вы хотите за перстень двадцать тысяч?
— Тридцать. Тридцать тысяч золотом.
— Позвольте, но ведь вы пять минут назад просили двадцать.
— Вы просто не расслышали. К тому же это было, как вы сами изволили заметить, пять минут назад, а время — деньги, — ласково сказал он и процитировал слова, приписываемые египтянами своему божеству: — «Я — всё бывшее, настоящее и грядущее; моего покрывала никто не открывал; плод, рождённый мной, — солнце». Разве одно это не стоит лишних десяти тысяч?
— Откуда у вас перстень?
Он пожал плечами:
— Купил, выиграл в карты, нашёл на улице, обменял, получил в наследство — не всё ли вам равно? Вы деловой человек, а возможность, которую я вам предоставил, никогда больше не повторится. Хватайте за хвост жар-птицу — улетит.
Жулик играл наверняка.
— Хорошо, — сказал я после недолгих колебаний, — допустим, мы решили приобрести перстень за двадцать тысяч…
— За тридцать, — поправил он.
— Пусть за тридцать. Но чем вы можете удостоверить, что это интальо — знаменитый перстень-талисман поэта?
— Помимо своего честного слова? — усмехнулся он и свернул очередную «козью ножку». — Ну что ж, могу представить и другое, более веское для вас доказательство: собственноручную записку Пушкина, которая запечатана этим перстнем. Устраивает?
— Пожалуй. Оставьте мне записку и перстень. Завтра я дам ответ.
Перстень он отдать отказался («Вы слишком привыкли к реквизициям, а я по себе знаю, что от дурных привычек избавиться трудно»), но записку оставил. В ней было всего несколько слов, написанных по-французски нервным и торопливым почерком: «Partie remise, je vous previendrai».
Вот тогда-то я и просидел всю ночь, читая и перечитывая отцовскую тетрадь в сафьяновом переплёте. Да, эту самую.
Достоверного описания перстня, как я уже вам говорил, не было. Большинство сходилось лишь на том, что в кольце находился изумруд или другой камень зелёного цвета. Что именно было вырезано на камне, отец так и не узнал. Однако он склонялся к тому, что интальо восточной работы и выгравировано в эпоху Древнего Рима, когда резчиками чаще всего были рабы. Он даже сделал наброски нескольких наиболее известных интальо того времени: печати императора Августа с изображением сфинкса, Помпея (лев, держащий меч) и Юлия Цезаря (вооруженная Венера). Впрочем, он не исключал и того, что интальо Пушкина сделано в XVII или XVIII веке, когда резчики часто подражали древним образцам, а Иозеф-Антон Пихлер и его сын Иоганн так искусно гравировали свои геммы, что ни один знаток не мог их отличить от античных.