Печать Магуса
Шрифт:
– Германика, – представилась девушка. – Шел бы ты, Тадеуш.
Узрев непонимание, она выразилась более четко:
– За угол спрячься. Живо. – И вынула из ножен стилет. – Не время для флейты.
Пан Тадеуш бросил взгляд на клинок вороненой стали с резной костяной ручкой, изображающей такую страхолюдную тварь, какая ему не встречалась ни в одной энциклопедии, и его как ветром сдуло.
Германика удивилась, как такой нескладный, по первому впечатлению, человек может так быстро и ловко управляться со своими протяженными конечностями, и тут же отбросила это удивление. На Авалон просто так не попадают.
– Сатырос, –
Грек держался. Он стоял насмерть – будто был последним из воинов царя Леонида в Фермопилах, а Германика – «бессмертным» из гвардии царя Ксеркса [23] .
Хотя, вполне возможно, он от греха подальше удалился в глубины своего лабиринта.
«Беги, минотавр, беги… – подумала девушка. – Шутить он вздумал».
23
Ксеркс I (по-древнеперсидски его звали Хшаяршан, что означает «Царь героев» или «Герой среди царей», но произнести это еще сложнее, чем Ксеркс) – персидский царь, который правил в 486–465 годах до н. э. Происходил из династии Ахеменидов, был властолюбив, тщеславен, но не слишком умен. Долго и безуспешно воевал с греческими государствами. Подлинная история о трехстах спартанцах царя Леонида, сдержавших натиск войск Ксеркса в ущелье Фермопилы, относится как раз к этому периоду.
Ей было сумрачно, немного скучно и еще, самую каплю, больно. Зачем Юки направила ее в Англию?
«Все ведь кончилось, да? – спросила Германика у клинка, поймав на лезвии отражение «свечей Мебиуса» под потолком. – Все исчезло и кануло. Марко уже старик, а я – вечная девчонка, почти бессмертный оперативник Службы Вольных Ловцов. Глупо даже думать о том, что у нас могло бы быть…» Клинок не давал ответа. Он был темен, остер и почти без сопротивления входил в плотное дерево.
– Умеешь ли резать? – задумчиво, сама у себя, спросила Германика. – Умеешь ли читать?
Несколько взмахов, в черноту двери впивается руна, как клещ, и медленно наливается холодным светом.
– Умеешь ли окрасить?
Вторая руна легла рядом, и свечение их удвоилось. В подземном зале стало очень тихо. Германика услышала, как сопит за углом стажер Вуйцик, как шелестят жаждущие знаний страницами в Библиотеке тремя этажами выше, как крадутся в стенах робкие мыши и ворочаются под самой крышей толстые вороны. Она услышала даже, как прокладывает свой бесконечный путь в белом известняке стен башни червь-шамур – существо древнее Храма Соломона. И еще – как потрескивают от напряжения створки заговоренных дверей, ожидая третьей руны.
– Умеешь ли спрашивать? А, Сатырос?
Она подняла стилет и… не успела. Шелковый вихрь ворвался в зал – взрыв персикового цвета, фонтан лепестков роз, и Германика закружилась с ним в танце.
Тадеуш Вуйцик никогда такого не видел. И таких женщин не видел. Две женщины. Гибкая, как хлыст, и тонкая, как шпага, девушка. Юная девушка с грустными и старыми глазами. Сколько ей лет на самом деле? Сколько она провела здесь, на этой земле, где солнце все время стоит в зените, а в урочный час тихо гаснет, сменяясь на луну?
И вторая женщина – хрупкая, будто фарфоровая кукла, старушка с длинными седыми волосами, в светло-оранжевом кимоно. С мягкими, вкрадчивыми движениями, нечеловечески легкой, воздушной походкой, она танцевала по Нижнему залу с закрытыми глазами, и под опущенными веками глаза блистали фиолетовым. Глава СВЛ Юки Мацуда.
Что произошло, он не понял. Эта девушка, Германика, стояла возле дверей и колдовала. Она не просила, а делала что-то совсем иное. Лучший нюхач Роминтерской стаи, Тадеуш безошибочно отличал просьбы людей Договора от алхимической магии темников или проявлений гостей с Той Стороны. Но здесь творилось нечто иное.
А в ответ за закрытыми дверями закручивалась тугая пружина – кучерявый грек, от которого пахло книжной пылью и еще морской солью и сыромятной кожей, что-то творил в ответ. Напряжение росло, все плотнее сжимался воздух в зале, в нем сшибались невидимые токи, и текучий свет «вечных свечей» тускнел. Пан Вуйцик окончательно уверился, что «все они на этих островах больные на голову», и решился уже драпать – как можно дальше из Нижнего зала, потому что никто из противников не собирался уступать. А потом явилась Юки – как внезапный майский снегопад, провела шелковым крылом, и все стихло.
– Рун не следует резать тому, кто в них не смыслит, – прозвенел ее голос, и Германика отшатнулась. Побледнела, сжала рукоять стилета, глубоко вздохнула.
– Спасибо, что остановила. – Она, не глядя, сунула клинок в ножны. Провела ладонью по двери, стирая уже вырезанные символы. – Юки… можно я возьму другое направление? Не надо мне в английский Магус. Полно же дел. В Альпах опять видели татцельвурма.
Германика говорила тихо и смотрела куда-то в сторону выхода, откуда выглядывал бледный пан Вуйцик.
– Нет. – Хрустальный голос Юки Мацуда был тверже алмаза. – То, что случилось в Англии, – задача первостепенной важности. Ты поедешь туда и сделаешь все, что должна. Нельзя все время прятаться от жизни, Германика-сан.
– Жизни? – девушка подняла взгляд, налитый черной, собачьей тоской. – Разве это можно назвать жизнью, Юки?
Щелкнули засовы, и створки дверей бесшумно разошлись. Германика с опущенной головой шагнула вперед, не обращая внимания на Сатыроса. Тот посторонился, кивнул Юки, словно ничего необычного не произошло. Своим хитрым вороньим навыкате глазом нашел стажера Вуйцика и поманил пальцем:
– Подобрал я тебе парашют, страдалец.
Она сорвалась. Если бы не Юки, она непременно затеяла драку с Сатыросом. Как все плохо. Она думала, что все, что она чувствовала, давно умерло. Растворилось в глубинах памяти, похожих на глубокие бухты Авалона – полные лазурной воды, со дна которых поднимаются лишь тягучие нежные медузы – такие, что не обхватить руками. Но ее память – злопамятный зверь, не забывающий ни единой, даже самой мелкой обиды и ждущий лишь подходящего часа, чтобы нанести удар.