Печать ворона

Прусаков Андрей

Перед экзаменом Иван сильно волновался, но все ж отказался расслабиться глотком огненной воды, предложенной одноклассниками. Многие охотно прикладывались к бутылке и шли «сдаваться» навеселе. Однако никого не выгнали. Шли разговоры, что в этом году большой недобор рабочих специалистов, и потому бу-дут натягивать оценки по самое некуда, так что спокойно защитятся даже завзятые троечники. Кир продемонстрировал Ивану шпаргалку длинною, наверно, в метр, аккуратно скатал в крошечную трубочку и засунул под рукав. Иван тоже сделал пару «шпор», но решил, что воспользуется ими только в крайнем

случае. Быть пойманным и отправленным на пересдачу с позором и насмешками он не хо-тел.

Все прошло довольно гладко. Иван отдал свои вычисления комиссии и на-бросал на доске эскиз придуманного приспособления. Комиссия довольно покивала, и Иван расслабился. Но приглашенный препод из Финэка, с бородой, как у Менделеева, задал каверзный вопрос. Иван смутился, ответил что-то из другой оперы, запнулся и замолчал, понимая, что выглядит не лучшим образом. В результате, несмотря на написанный без единой ошибки проект, ему поставили четверку. Довольный Иван вышел из училища, попал в объятия одноклассников и залпом выпил предложенный стакан вина.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Я знаю, что здесь пройдет моя жизнь,

Жизнь в стеклах витрин.

Я растворяюсь в стеклах витрин.

Жизнь в стеклах витрин.

В.Цой

После окончания училища Иван с приятелем Кириллом, которого все звали «Кир», получил распределение на Балтийский завод. Иван встал за трофейный немецкий станок и обтачивал огромные трехсоткилограммовые медные и бронзовые болванки, доставлявшиеся из соседнего литейного цеха.

Работа была непыльная, но и неинтересная. Всегда одно и то же, допуск «в километр» и бесконечная заточка тупившихся от крепкой бронзы резцов. Но однажды новичкам предложили халтуру: у заготовок, похожих на алюминиевые стаканы, надо было отрезать донышки. Таким образом, получались горлышки от канистр, которые потом к этим канистрам и приваривались. Операция с горлышком стоила полкопейки, а занимала двадцать-тридцать секунд. Быстро помножив все это на восьмичасовой рабочий день, друзья рьяно взялись за дело. Чтобы все было по честному, договорились халтурить по очереди. Один день Иван, один — Кир.

Работа закипела. Алюминиевые горлышки бодро вылетали из-под резца и, отскакивая от стены, падали в подставленный ящик или просто на пол. Потом за-зевавшийся Кир получил алюминиевой болванкой по лбу. Стали работать осто-рожнее.

Количество ящиков с «горлышками» стремительно росло, и через два дня проходивший мимо мастер вытаращил глаза на кучу готовой продукции:

— Ребята, заканчивайте, мы вам столько заплатить не сможем!

— Как это? — возмутились приятели, предвкушавшие зарплату вчетверо большую, чем самая продвинутая стипендия.

— У нас существует норма, а вы ее в несколько раз перевыполнили! Все, больше «горлышек» не резать!

— Но мы же работали! — возражал Кир.

— Мы не знали, что есть какая-то норма! — спорил Иван, но мастер пожал плеча-ми:

— Понятное дело. Но есть норма! И считается, что перевыполнить ее нереально, врубаетесь? А вы что сделали? После ваших подвигов нам расценки собьют! Вы еще молодые, не понимаете… Ну, ладно, можно

перевыполнить норму на десять процентов, ну, на двадцать, но не на двести же!

Видя, что приятели приуныли, мастер пообещал что-нибудь придумать, и в получку они получили больше, чем ребята из других цехов, но и не столько, сколько рассчитывали.

— Обманули, уроды! — ругался Кир. — Должны заплатить, как положено! Зря мы, что ли, хирачили! А нашу премию, небось, в карман положили!

— Конечно, — вяло поддержал его Иван, уже тогда начинавший понимать, что в системе всеобщего совкового раздолбайства искать логику бесполезно. Кроме то-го, Ивана мало беспокоили деньги. Он получал стипендию, что-то давала мама, этого вполне хватало. Все равно скоро в армию, оставался месяц.

* * *

Вскоре его вызвали на медкомиссию. Промаявшись полчаса во дворе, Иван, наконец, прошел с группой внутрь здания и поднялся на второй этаж. Здесь рас-полагались кабинеты врачей. Одного за другим их вызывали за белую дверь с надписью: «Военно-медицинская комиссия».

Иван зашел внутрь.

— Раздевайся, — сказала пожилая докторша, слушавшая стетоскопом предыдущего призывника, стоявшего в одних трусах. Иван разделся и стал ждать.

Его вертели, крутили, слушали, измеряли, заглядывали во все места, и вот он предстал перед консилиумом. В трусах и вытянув руки по швам. Пожилой офицер, хмуря толстые брови, долго рассматривал бумаги, одну за другой передавая их сидевшим рядом врачам, те делали какие-то пометки. «Только б не в Морфлот!» — думал Иван, изрядно волнуясь. Перспектива прослужить не два, а три года мало вдохновляла. Некоторые знакомые мечтали попасть в десант, но Иван не понимал, чего там хорошего. Самолеты он не любил, вспоминался затаенный детский страх, когда он летал на них маленьким. Иван стоял и думал, что мог бы поступить в институт. Но призыв начинался в мае, а вступительные экзамены где-то в августе. Не судьба…

— Молодой человек, — вдруг сказал один из врачей, пожилой старичок в очках. Он приподнял оправу, чтобы лучше видеть. — А что у вас на груди, позвольте узнать?

Иван замялся.

— Татуировка. Интересная у вас татуировка. И что это означает? — с ехидцей спросил доктор.

— Вы же комсомолец! — сказал офицер, строго посмотрев на Ивана. — Зачем вам это нужно? Вроде и характеристики у вас хорошие, и учитесь нормально. Зачем эти уголовные штучки? Стыдно!

— Это не татуировка, — ожил Иван. Ему не понравилось пристальное внимание к знаку на груди. Чего доброго, в стройбат отправят. Ребята говорят: там одни уголовники.

— А что же? — снисходительно спросил офицер.

— Родимое пятно.

— А ну-ка, подойди сюда, — сказал пожилой врач и, со скрежетом отодвинув стул, вышел из-за стола. Иван сделал три шага вперед. Доктор, придерживая очки, на-гнулся, рассматривая отпечаток птичьей лапы. Иван почти не дышал.

— Н-да, интересно, — проговорил врач. Он разогнулся и посмотрел на Воронкова. — Это пятно… давно у вас?

— Давно. С детства.

— Никогда не видел ничего подобного, — сказал врач, возвращаясь на место. — Настоящая птичья лапа! Но это действительно не татуировка.