Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
В дальнейшем новые пацаны уже и сами знали, что нужно ожидать совета командиров. Они поуютнее устраиваются в вестибюле и наполняют его тем своеобразным горячим и ржавым духом, от которого, как известно, плодятся вши и разводится сыпняк. Дневальный не пускает их дальше вестибюля, только после обеда дежурный командир придет и спросит:
– Вы как? Обедать привыкли?
Пацаны неловко улыбаются.
– Два дня ничего не ели.
– Ну, это ты, положим, врешь, а
Для них уже заведен постоянный стол, который после обеда внимательно осматривается ДЧСК, не осталась ли на нем «блондинка».
Вечером в совет командиров их вводят поодиночке.
Коммунары их видят насквозь и обычно долго не возятся.
– Это свой… В какой отряд?
– Давайте мне, что ли, – говорит Долинный.
– Забирай, сейчас же к Кольке тащи!..
Долинный поднимается с места.
– Вот твой командир, понимаешь?
– А как же… командир, знаю.
Но бывают случаи и неясные.
Посредине нашего тесного временного кабинета, заставленного неразвешанными портретами и зеркалами, вертится малорослый пацанок. Матерчатый козырек светлой кепки оторван, но у него умненькое лицо, бледное, но умытое. Он не знает, в какую сторону повернуться лицом командиры со всех сторон, а с разных краев кабинета на него сморят явные начальники: Швед – председатель, я – тоже как будто важное лицо, а сбоку Крейцер, случайно попавший на заседание.
Швед энергично приступает к делу:
– Ну, рассказывай, откуда ты взялся.
– Откуда я взялся? – несмело переспрашивает пацан. – Я родился…
– Ну, это понятно, что родился, а дальше что было?
– Дальше? Папа и мама умерли, а я жил я дяди. Дядя меня выгнал, говорил, иди, сам проживешь… Ну… я и жил.
Остановка.
– Где же ты жил?
– Жил… у тетки, а потом тетка уехала в Ростов, а я жил в экономии… там, в экономии заработал четыре рубля, четыре рубля заработал, пошел в Харьков, хотел поступить в авторемонтную школу, так сказали – маленький…
– На улице, что ли, жил в Харькове?
– На улице жил три недели…
Пацан говорит дохлым дискантом и чисто по-русски, ни одного блатного слова.
Командиры вопрошают его наперебой:
– А что ты ел?
– А я покупал.
– Все на четыре рубля?
– На четыре рубля… я еще зарабатывал, – говорит пацан совсем шепотом.
– Как зарабатывал?
– Папиросы продавал.
– Ну, разве на этом деле много заработаешь?
– А я продавал разве коробками? Я по штукам. По пять копеек штука продавал.
Из противоположного угла кабинета:
– Где же ты брал папиросы?
Пацан поворачивается в противоположную
– Покупал.
– Почем?
– А по рублю тридцать.
Каплуновский серьезно и несмело произнесет:
– Чистый убыток входит…
Все смеются…
Швед говорит:
– Ты все это наврал… Ты, наверное, прямо от мамы.
Пацан в слезы:
– Примите, честное слово, у меня никого нет… Я жил у тетки, а тетка говорит: пойди погуляй, а я пришел, а хозяйка говорит: твоя уехала с новым мужем в Ростов…
– С каким новым мужем?
– А я не знаю…
– Это было в каком городе?
– В Таганроге…
– Ну?
– Уехала с новым мужем и больше не приедет, а ты, говорит, иди. Так я приехал в Харьков…
– С кем?
– Там мальчики ехали…
– Это они тебе такое пальто обменяли?
– Угу. Один говорит: давай твой пиджачок…
– Сколько дней был в Харькове, говори правду!..
– Вчера приехал, а тут на вокзале мальчики говорят, в коммуне этого… как его…
– Дзержинского?
– Угу… так говорят принимают, так я и пришел, тут еще один мальчик пришел… Колесников его фамилия… он там стоит.
– Ну, хорошо. Сколько двенадцать на двенадцать? Ты учился? В какой группе?
– Учился в пятой группе…
Со всех сторон один и тот же вопрос:
– А кто ж тебя учил? Где ты учился?
Но Крейцер останавливает командиров:
– Да бросьте, мучители, вам не все равно!.. Пускай говорит, сколько двенадцать на двенадцать…
– Сто четыре, – улыбнулся более мажорно пацан.
– Та-а-ак. А кто такой Дзержинский?
Молчание.
– А Ворошилов кто?
– Ворошилов?.. Главный… этот… вот, как генерал…
– Главный, значит?
– Угу…
Теперь уже и Крейцер заливается хохотом, покрывая басовым восторгом смех командиров.
Пацан молчит.
– Ну что? – обращается Швед к совету.
– Принять, – говорит Крейцер.
– Голосую. Кто за?
Не успели принять этого, врывается в совет Синенький.
– Там еще один, из Одессы, приехал…
– Ну, чего ты, как угорелый… давай его сюда!..
Входит. Длиннейшая шинелишка. Заплаканные глаза.
– Рассказывай.
Начинает рассказывать быстро, видно, что заранее обдуманную речь произносит:
– Я жил в одном дворе в Одессе, где вы останавливались. Просил вот их, – показывает на меня глазами, – отец у меня пьет, безработный, и каждый день бьет и бьет. Я и приехал…
– Где взял денег на дорогу?
Сначала деньги взяты у отца. Потом выясняется, что деньги украдены у соседей.