Пехота Апокалипсиса
Шрифт:
Тот лежал на спине и, казалось, что-то рассматривал на сером, давно не беленном потолке. И выражение у него на лице было самым что ни на есть неопределенным.
И только Трошин собрался уточнить, что именно так опечалило собеседника, как открылась дверь палаты и вошел мужчина в белом халате. Явно не военный – это Трошин понял сразу.
– Здравствуйте,– сказал мужчина,– я ваш врач, зовут меня Артур Феликсович Флейшман, и я вас буду лечить.
– Здравствуйте, доктор! Меня зовут Алексей Трошин...
– И вы его будете лечить,– закончил
– Ну, мне Вероника сейчас сказала, что ваше ранение не опасно... неприятно, как любая рваная рана, но не опасно.– Флейшман кашлянул, подвинул к кровати Трошина стул и сел.
Достал из кармана блокнот и ручку. Еще раз откашлялся.
– Да вы смелее, доктор,– подбодрил его Трошин.– Вы же, как я понимаю, пришли составить этот, как его, анамнез? Типа кто меня подрезал, как, когда... Вернее, когда и как – понятно. Остается – кто.
– Да, понимаете...– Флейшман покрутил в руках блокнот и ручку.– Мне нужно знать, при каких обстоятельствах...
– Понятное дело, последние медицинские исследования выявили, что имя человека, нанесшего рану, произнесенное вслух, значительно ускоряет и облегчает заживление,– сказал Трошин и повернулся к Пантелеймонову.– Тебя, Гриша, тоже опрашивал доктор?
– А чего меня опрашивать? Я сюда попал в бессознательном состоянии с потерей памяти обо всем происходившем,– сообщил Григорий.– Мне повезло.
– Повезло,– согласился Трошин.– Ну вот отчего так – во все времена военные медики имели сложные взаимоотношения с представителями бессмертной службы «молчи-молчи»? Или были с особистами врагами, или работали на них в поте лица...
– ...И не пачкая рук,– подхватил Пантелеймонов.
На щеках Флейшмана выступили красные пятна.
– Понимаете,– сказал доктор,– я должен...
– Работа такая,– понимающе кивнул Трошин.– Пишите.
Флейшман приготовился писать.
– Значит, так, во время прогулки... прогулки... записали?.. поскользнулся... поскользнулся и упал. Наверное, на гвоздь. Не видел, так как в этот момент... момент... вспоминал... вспоминал, да так и не вспомнил,– закончил Трошин.
– То есть вы не помните, на что конкретно упали? – уточнил Флейшман.
– Именно! То есть упал конкретно, но на что – не помню. Все! – Трошин погладил себя по заклеенному боку и еле слышно застонал.– Больше говорить не могу. Извините. Слабость и общая потеря сил.
– Ну ладно.– Доктор встал со стула, стал засовывать ручку и блокнот в карманы, выронил ручку, поднял, зацепил стул, успел его подхватить, поставил к столу.– Если вспомните... или что-то захотите сказать...
– Вот ведь,– покачал головой Трошин,– стоило почти десять лет учиться, чтобы потом подрабатывать мелким стукачом.
– А он не подрабатывает,– сказал Григорий.– Он тут, кажется, на тех же правах, что и мы с тобой. Вас сюда привезли тридцатого октября?
– Ну...
– А он сюда попал – двадцать пятого. Значит, смотри, вот там,– Пантелеймонов указал пальцем на стену,– вон в той стороне – Адаптационная клиника. До нее –
– Более-менее,– кивнул Трошин.
Наконец-то ему кто-то объяснил, где именно он находится. Карту этого района он знал очень хорошо. Можно сказать – на память.
– Вот, когда наш Старик...
– Кто?
– Полковник Жадан, Андрей Викторович. Классный, между прочим, мужик. Так вот, когда он эвакуировал персонал из Клиники...
– Прямо вот лично на руках выносил...
– Ну, приказал эвакуировать. Когда эвакуировали, привезли вместе с нашими бойцами и доктора. Потом...
– Подожди, это из той самой Клиники, которая Последняя крепость Земли? Которую чокнутый главврач захватил? – Трошин, не обращая внимания на боль, сел на постели.– То есть наш доктор лично участвовал в этом заговоре?
– Ага, участвовал...– хмыкнул Григорий.– Ты на него посмотри, вылитый повстанец. Бунтарь. Не было там никого в Клинике. Ни врачей, ни больных. Из врачей – только доктор. Какие-то солдаты, которые то ли Клинику захватывали, то ли освобождали... Их куда-то дальше вывезли. А доктора тут скинули, видать уже тогда планировали превратить Базу Территориальных войск в спецлагерь.
Трошин посмотрел на закрытую дверь, словно пытаясь рассмотреть сквозь нее ушедшего доктора.
– Да я с ним пытался разговаривать,– сказал Пантелеймонов.– Старая воспитательская привычка. Молчит, как рыба об лед. Я ему и так, и эдак, а он... «не знаю, не видел, главврач уехал и не вернулся»... и я ему верю – не знает ничего доктор.
– Не знает...– протянул Трошин.– Но ведь любим мы его не только за это? А, Григорий? И если ты мне расскажешь еще, чем же тебе так не глянулся мой командир, настроение у меня станет еще лучше.
– А не пошел бы ты, Леша, на хрен, со своим любопытством,– ласково ответил Пантелеймонов.– Вот так бы встал с кровати и пошел. Имею я право на личные воспоминания?
– Ладно,– не стал спорить Трошин.– Имеешь. Ты как полагаешь, нас тут прослушивают?
– С ума сошел? – самым неподдельным образом возмутился Григорий.– Мы тут возле самой Территории, у нас тут Корабли летают почти над головами... Лишняя электроника нам ни к чему. Сам же знаешь, что делает Корабль с электроникой. И с теми, кто рядом с ней находится. У нас установки залпового огня на ручном приводе были.
– И вертолеты на велосипедных педалях.
– Пошел ты!
– Уже в пути. Уже в пути...
Лицо Трошина приобрело выражение задумчивое, почти мечтательное. С самого Лешкиного детства все окружающие знали, что за такой задумчивостью следует поступок неординарный, можно сказать – отчаянный.
Лешка Трошин никому этого не говорил. Лешка Трошин до этого самого мгновения даже себе самому не признавался, что собирается покидать гостеприимный спецлагерь. И как можно скорее.
По всему выходило, что времени для этого остается мало.